Автор трех книг стихов, одной — прозы. Публиковалась  в многочисленных альманахах и журналах, среди них: «Юность», «У», » Истоки», «Слово писателя» (Израиль), «Литературная учеба». Участвовала в литературных радиопередачах. Член Союза писателей Москвы.

 

 

 

 

 

Чертовщина

Сергеич напрочь застрял на мусорной свалке. Какой улов пустых бутылок после праздников. Отлично. Он даже о таком и не помышлял. Вот унести бы все. Но как? Да, ладно. Не самое страшное. Он вынырнул из контейнера, вдохнул крепкого морозца, собрался волочить поклажу, но вместо этого опять полез в контейнер. На этот раз ему удалось прощупать более низкие слои. Скрипнула металлическая коробка, еще раз скрипнула, слегка повернулась и легла набок.
– Да, я ж не задевал ее! – буркнул Сергеич, но коробка продолжила движение.
Наверняка, это были крысы. Сергеич выругался, сплюнул, однако не прекращал разглядывать танцующую коробку. Крышка приподнялась, высвободилась черная лапка, вторая. Сергеич замер. Что-то вылезало из коробки. И вот он ясно разглядел черта в красном летнем костюмчике. Черт с ослепительной белозубой улыбкой, приплясывал на крышке коробки.
– Ха, спасибки. Освободил. Уже четверо суток здесь околачиваюсь, в помойке. Спас, – черт протянул ему лапку, Сергеич отпрянул, перекрестился. На это черт озлобился:
– Не трусь, дурак. Я тебе ничего плохого не сделаю. Что с тебя взять? Мы нищету не вяжем. Давай знакомиться. Яшка.
– Назар Сергеич.
– Буду звать тебя Сергеичем, как ты привык. Я тебя не раз видел. Вон в том подвале с дружками тусуешься. Мы там тоже часто гуляем.
– Гуляете? – удивился Сергеич. – Не замечал.
– Еще бы. Такой бухой всегда. А потом мы не всегда материализуемся. Чертыхнешься, значит, мы где-то рядом, позвал – значит. А вот в коробке меня выбросили – из тела уйти не получилось. Мои-то меня заждались.
– А сколько вас? – спросил Сергеич
– Мало. Но ближе всех Марианна. Она давно меня в подвале ждет. Беспокоится.
– Кто она?
– Жена моя, чертовски хороша, – хихикнул Яшка, – покажу, договорились.
– Во, чертовщина!
– А то, как же. Познакомились.
– Ты не мерзнешь в летних портках?
– Хо, что за вопрос. Мы живучи. Ни зной, ни холод не берет. Мы даже помереть не можем. Выйдем из тела, войдем, но смерти нет у нас. Но ты не бойся. С такими дураками, алкашами, как ты, у нас все в ажуре. Мы с другими работаем.
– С кем?
– С богатенькими, счастливчиками. Ух, разделываем, – Яшка почесал рогатый лоб. – Вот смотри. Пару месяцев назад у двух коммерсантов прокололи покрышки на «Audi» и «BMW». Полный разлет. Даже девятку соседнюю на дороге разнесло. Легко работать в гололедицу.
– Ну, и что ты с этого имеешь?
– Ничего. Нам деньги не нужны. Так просто. Образ жизни, понимаешь? Тебе ж тоже деньги не нужны.
Сергеич задумался:
– Ну, чтоб водку купить, хлеб, чтоб колбаски перепало, чтоб бабе моей, Верке, на кусок.
– Ну, а представь, что у тебя пачка долларов? Что ты с ней сделаешь? По ветру пустишь.
– Да, не знаю, что с ней делать.
– И мы по ветру. Вот видишь, сблизились.
– А ты можешь для моих водку воровать из гастронома? – сосредоточился Сергеич.
– Ну, это для тебя. Мы по-мелкому не работаем. Недавно сейф у одного банкира очистили, потом братки разбирались, он, видать, должен был кому-то. Перестрелочка открылась, – веселился Яшка, потирая лапки.
– Кончай трепаться. Сгоняй за водкой. Я своих соберу в подвале.
– Да, идет. Там же Марианна моя. Заболтался с тобой, не по-семейному получается.
– Баба твоя кудрявая и клыкастая?
– Ну, не как твоя, беззубая, с синяком под глазом. Чертовски красива.

Яшка побежал в магазин. Сергеич обернулся. Издалека черт напоминал черного бульдога на снегу, упакованного в красный костюмчик.
– Экая бестия, – ухмыльнулся Сергеич.
Яшка так и не успел рассказать Сергеичу, что с ним произошло. Выкинул его на помойку сосед Сергеича со второго этажа. Яшка решил Марианне подарок сделать, залез к соседу в холодильник. Просидел там сутки. Изучал. Ушел сосед на работу. А Яшка вытащил все понравившееся из холодильника и раскидал по полу. Выстрелил шампанским, набил карманы упаковками от сосисок, для Марианны прихватил фольгу от шоколада. Все ничего, да закопался он – из тела не вышел. Вернулся сосед, начал чертыхаться: холодильник открыт, все на полу. А тут Яшка под батареей. Сосед после банкета был, изрядно выпил. Видит, черт по квартире бегает, потом не простил себе такой отключки. Он со страху Яшку в коробку металлическую запихал. Захлопнул, перевязал коробку и уволок на помойку, глубоко в контейнер упрятал, чтобы больше не мерещилось. И зарекся столько пить. Плакал, волосы рвал на себе.
А Яшка в контейнере скучал по Марианне. Досадно. Все самое красивое не принес. Мало того – волноваться даму заставил. Но дьявольски повезло. Алкаш помог. Что ж, значит, заслужил поддержки.

В подвале Сергеич собрал дружков. Скрыл ото всех, что с чертом повелся. Не поймут. Да и незачем. Чувствовал, что все это временно. К чему им, чертям, человечина? Вот он пьет, так и помрет за водкой, и Верка его тоже. А черти никогда. И водки им не нужно. И денег, и жрачки, и тепла. Хотят псами становятся, хотят из тела вылезают. Сергеич позавидовал. Все им с рук. Никаких трудностей человеческих, бедноты нет, страданий, болезней. Хорошо бы тоже в черти, но как? «Спрошу его, ох, спрошу, вдруг заделает?»
Мужики опорожняли четвертую бутылку, и только Сергеич много не пил, поглядывал под батарею. Там Марианна, чертиха в ситцевом сарафане, играла с Яшкой в бескозырку. К ним подошел третий соплеменник, из кармана у него торчала долларовая купюра. Сергеич в упор смотрел на них. Он даже гордился, что никто их больше не видит.
К вечеру в подвал нагрянула милиция. Пришлось расходиться.
Сергеич остановился у подъезда:
– Яш, погоди, ты можешь меня в черти? А? Надоела эта житуха.
– Дурак, коль человечинкой родился, человечинкой и закопают. Чертом тебе никогда не быть.
– Так вы ж всё можете?
– Да не всё хотим. Ты слабоват для нашей жизни. Ты даже для вашей слабоват. Мы за таких не беремся. Почему? Жалеем. Жалость плохое чувство, Сергеич. Тем более если тебя черт пожалел.
– Издеваешься, тварь! – взбесился Сергеич. – Я тебя сам на помойку, в костер, ментам сдам …
– Не бесись. Это бесполезно. Ничего ты не сделаешь. Пьешь и будешь пить, понял. А про меня забудь. Мы завтра уходим отсюда. Дело крутое навертывается.
– Где?
– Крупное. Общественное. Доллар будем опускать. Посадим до безобразия, – взвизгнул Яшка. – Прощай, Сергеич. Черта с два, мы встретимся снова.
Марианна откупорила чекушку и протянула на прощанье Сергеичу.

Ближе к ночи Сергеича потянуло домой, к Верке. Он позвонил в дверь, но никто не открыл. Сергеич полез в карман, ключей не нашел, да так и остался в коридоре.
– Сучка, жрать хочу, – бормотал он. Сполз по стенке на пол и заснул.
К утру, пробудившись, услышал за стенкой Веркин голос и чей-то чужой, мужской. Прислушался. Верка гнала мужика:
– Все. Мой придет. Вали
Сергеич взбесился:
– Зараза, рожу расцарапаю. Юбку изорву. Кобеля привела.
Он принялся колотить в дверь, но Верка не открывала, почуяв недоброе.
Сергеич обмяк, опять направился к подвалу, но по дороге понял, что чертовски ему повезло. Места, где у него начинались залысины, стали подозрительно опухать и чесаться.
Сергеич сорвал с головы шапку. Швырнул ее в снег…

2005 г.

 

Слон и комар

Слон и комар обзавелись мобильниками (макро и микро) и подключились к сети «Билайн».
– Арнольд, ты меня слышишь?
– Да, Валентин.
– Ты где, Арнольд?
– На твоем хвосте.
– Ты можешь за два часа добраться до моего хобота? Ты нужен здесь, Арнольд. И высоко не поднимайся. Иди пешком. В прошлый раз так улетел, что даже роуминг не помог.
– Понял, Валентин. Буду держать связь.

Слон повторил звонок.
– Арнольд, ты где?
– У тебя на спине.
– Ну, ладно. Слышу. Батарейки не сядут?
– Нет, Валентин. К тому же мои входящие бесплатны. Звони, если хочешь. Я в пути.
Не прошло и часа, у слона зачесалось в ухе. Залетело что-то. Слон чертыхнулся и вспомнил про комара.
– Арнольд, ты там как?
«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».
«Проклятье, – подумал Валентин, – либо у этого сукина сына кончились деньги, либо он что-то еще выкинул. Не иначе сбился с пути».
Слон набрал комариный номер и опять услышал: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».
Ухо у Валентина чесалось, ему стало не до звонков.
– Безобразие, что с носоглоткой, – загнусавил слон, – к ЛОРу пора показаться. Кажется, начинается насморк. Он расстроился, что времени на себя не хватает и бизнес съедает здоровье.
Слон чертыхался, топтался на месте и громогласно чихнул. Крепление макро-аппарата с ушной раковины соскочило, и мобильник упал в лужу. Слон принялся полоскать в луже хобот. Матерился. Комара ругал, да и себе досталось. Нащупал трубку, зацепил ее, приподнял.
Из хобота показался комар:
– Валентин, ты меня слышишь? Почему трубку не берешь? Алло, Валентин, ты когда-нибудь возьмешь трубку?
Но слон не отвечал.
– Вот идиот, а? Начальник эдакий. Так никакой бизнес не пойдет с такой связью, – злился комар, – я ведь уложился в сроки. Ну, подземкой шел. Быстрее так. Значительно быстрее. Ты, наверное, обзвонился. «Билайн» доступен только снаружи, внутри – нет. Ты это знаешь. Э, Валентин, ты заснул что ли?
И тут комар понял, как надрывается аппарат шефа у него за спиной.
– Какой адский шум, – пискнул Арнольд в пустоту. Мобильник на кончике хобота Валентина динамил, довел комара до истерики и, наверное, поэтому Арнольд не убирал лапку с кнопочки повтора. Слон звонков не слышал.
– «Билайн». Проклятая связь, – плакал комар.
Слон сожалел о том же.

2005 г.

Лужа

Два лягушонка Жан и Мишель недавно появились в старой луже возле дороги.
Крепкая толстая жаба Марья Петровна, обитающая в этой луже с самого рождения, сразу не признала гостей.
– Вот тебе на, – с досадой квакнула она. – Французы на нашу голову. Интеллигенция. Культура.
Жан и Мишель жили на редкость скромно – ни брызг, ни кругов по воде от них не исходило. Одно лишь легкое грассирование на краю лужи – на мелководье. А там, где появлялась густая травяная поросль, они совершали, как казалось сварливой старой жабе, что-то молодецкое, непристойное, но ей было туда не пролезть и потому об их интимных встречах с подругами, она могла только догадываться.
В этой луже Жан и Поль оказались волею судьбы. Марья Петровне они в двух словах рассказали о своем трудном детстве на родине, где им чудом удалось избежать французской кухни. Получилось, что они теперь здесь, в глуши. Но это, как она поняла, продлится недолго.
– Конечно, – возмущалась жаба, – у нас здесь все, кому не попадя, пережидают, засиживаются до лучших времен. А потом у них будет – Париж, Сорбонна, а у меня как было грязное белье да сырая мошкара на завтрак, обед и ужин, так это все и останется. И старость. И ядрена вошь, мне эти французы здесь.
Жаба Марья Петровна с торчащим во все стороны желтоватым морщинистым пузом брезгливо поглядывала на гостящих в луже иностранцев, а их деликатное поведение по отношению к ней и другим, в луже рожденным, изумляло и раздражало ее.
– Испардонькались. Лягушьё, – негодовала она. – Мошкара к ним так и льнет. К чему им изгаляться, ловчить? Им бы реверансы в лопухах. Где нам простым жабам все это усвоить, всему этому понабраться, когда все беды на нашей шкуре: царапины, порезы, гнилая вода.
Как-то вечером Жан изящно взмахнул левой задней лапкой:
– Мишель, я уже три дня не слышу нашей добрейшей и почтеннейшей Марьи Петровны. Ты не знаешь, что с ней могло произойти? Мадам не молода…
– Жан, она на заработках. Вчера услыхал об этом. Здешние жабы, чтобы прокормить себя, уходят работать на болото. В «Трех камышах» собирают тину и несут стирать ее в ручей. Так что милая хозяйка и ее подружки не скоро вернутся в лужу.
– Да, несладко здесь живется пожилым женщинам, Мишель. Ты не считаешь, что это чудовищно?
– Но Марья Петровна крепка. Она – не для супа. Местным женщинам любая лужа по колено.
– Что ж… Времена, порядки, нравы…

Ваня Пупков бежал домой, не оглядываясь, по кочкам, минуя дорогу. И вот ботинком попав в лужу, проскочил ее, и был таков.
Неизвестно, это ли послужило исчезновению французов из лужи, или для этого были иные мотивы. Но Жан и Мишель исчезли. Марья Петровна и ее подруги так и остались на заработках – полоскать зловонную тину в ручье. Лужа опустела. На нет сошел французский этикет, местный культурный колорит.
Но лужа по-настоящему опустеть не может никогда. Ее заполонили черви. Незамысловатое их существование приносит и сейчас в лужу большое потомство. С каждым новым ботинком, оказавшимся в ней, их количество возрастает.
– Все ж гнусные твари, – наверняка обмолвится кто-то за лопухами, посмотрев на лужу сверху вниз. Но это уже будет вне нашего сюжета…

Галстук

Вчера жене сделали на работе подарок. Ей подарили стиральную машинку-автомат. Кухня у нас в отличие от санузла большая, поэтому и машинку установить пришлось однозначно  на кухне.  Смотрю на обновившийся интерьер, и вспомнился   маленький  эпизод из детства. Только-только меня, пацана, приняли в пионеры.  Прибежал домой после уроков и, не раздеваясь, — на кухню, сковородку схватил, а она-то у меня из рук и выскользнула. Обдало меня жиром. Форму потом отстирал, а вот галстучек пионерский остался в крупных пятнах, как лошадь в яблоках. Что делать? Родители  у меня строгие были, не поняли бы, как это так, не раздеваясь, направился котлетки уплетать. А вот как это все  исправить, ну, галстук отстирать, чтобы, как новый, стал, я не знал. В школу в таком идти, значит, взбучка обеспечена на собрании, потом  в лагерь не поеду.
Я позвонил Вовке, другу своему. Он все знал. И все мог.
— Вов, слышь?
— Чего ты, ну…
— Да, беда, Вов.
— Какая беда? Че, с физруком опять? Не берет в команду?
— Не, хуже. Не поверишь. Галстук убит. В пятнах весь от жира. Не-смы-ва-ет-ся!… Понял?
— Не ори. Рассказывай.
Я рассказал.
— Попортил, значит.  Но не хнычь, щас придумаем. Ты вот его в  кипяток кидал?
— Все то же. Пробовал.
Вовка замолчал. Думал. Я уже решил, было, положить трубку, но тут он выпалил:
— Надо его отнести Дробиловой.
— Этой дуре? Что она с ним сделает?
— Ты знаешь, кто у Дробиловой отец? Он у нее летчик. За границу летает. У Дробиловой следовательно есть все,  чего нет  у нас с тобой.
— И чего у нее есть?
— Мне Глазова рассказала, что у Дробиловой  и телевизор огромный, заграничный, и стиральная машинка автоматическая. Кинешь все туда и уходишь на часок. А потом только сушишь. А машинка эта все одна проделывает, без человеческой помощи. И Дробилова Глазовой рассказывала, как папа с помощью машинки этой жирные пятна выводил. Так что, давай к Дробиловой, — с галстуком.
— Не, ну ты чего?… Она меня на порог не пустит, помнишь, я ей камни за шиворот кидал, когда она меня  толстяком называла?
—  Я с тобой пойду. И Глазову возьмем. Кинешь камни за шиворот, они — высыпутся. А галстук нужно спасать.

Мы, взяв Светку Глазову, пошли к Дробиловой. Она, посмотрев в глазок, открыла не сразу. Сначала ныла, что мульт смотрит, а потом все-таки впустила. Вовка был убедительным.
— Надька, ты можешь помочь? Забудь все обиды, забудь все. Мы друзья, — начал Вовка. — Вот, Светка, стоит. Знаешь, что у Женьки произошло?
— Чего?
— Ты давно пионерка?
— Раньше вас намного.
— Ну, вот. А Женька всего две недели как.  Он испортил собственный галстук. Случайно. Сковородку пролил.
— Покажи, — съехидничала Дробилова.
Я достал  галстук «в яблоках».
— Ну и ну, Иванов. Как ты мог?
— Во дурак, — в момент пристроилась к разговору Глазова.
«Сама дура», — пришло мне в голову, но я промолчал.
— И чего ж я с ним буду делать? — спросила меня Дробилова. — Новый строчить из «красных штанов»  Иванова?
— Не остри, Надь. Мы б к тебе так просто не пришли. И совсем не потому, что  ты у меня списывать любишь, а просто Женьку нужно выручать. А у вас, у твоего папки, есть машина стиральная, импортная.
— Да, Надь, помнишь, ты мне рассказывала, как папа твой ее из Франции привез? И пятна она все выводит, и вообще удобство мировое. Помнишь, Надь? — не унималась Глазова.
— Ну, да. Вон она стоит. У стенки.   И шлангов совсем не видно. Просто коробочка и все. Потому что импортная она. Супер…
Мы уставились на машинку. Надька говорила долго и много, хвасталась, хваталась за все выступы, пальцы совала во все впадинки, пока Вовка ее не остановил.
— Ну, и здорово, Дробилова! Давай искупнем в ней Женькин галстук.
— Что,  запускать машину из-за одного галстука? Надо ж весь бак заполнить. Она ж супер…
— Ну, еще чего-нибудь подложи.
— У меня все чистое. Пусть Иванов сам и подкладывает к своему галстуку. Пусть треники снимает, куртку. Они  пыльные и — фу — страшные.
— Жень, раздевайся до трусов. И все в машину. Не только галстук отстираем, но и треники твои. Они уже не синие, а какие-то сизые у тебя от пыли, от мяча твоего.
— Смотрите. Лучший порошок беру. Мне мамка показала, где он  лежит. Дорогой очень, из Франции.
Дробилова засунула в машинку все мои принадлежности, демонстративно много насыпала дорогостоящего порошочка. И мы стали ждать.
— Час не меньше. А вы пока, это, ну, телевизор посмотрите. Ты ж, Иванов, — в одних трусах. Потому здесь останешься,  — на улицу не пойдешь…
—  Все. У меня сегодня музыкалка. Я пошла, —  скомкано обронила Глазова. Ждать ей не хотелось, и — выбежала из квартиры.
Вовка, как верный друг, не оставлял меня одного с Дробиловой. Был со мной до конца.
Телевизор я смотрел с ленцой, больше бродил по квартире.
И вот, когда по телеку забили гол, и Вовка подпрыгнул в Надькином импортном кресле, она вбежала:
— Готово, Иванов, — выстиран.
Мы кинулись к машинке. Вовка открыл прозрачный люк и стал вынимать мои принадлежности. Темно-синий спортивный костюм… Как он стал красив! Как новый. Только просушить осталось. Наконец, Вовка вытащил галстук …
Мы опешили. Никто не мог произнести ни слова. Пятна с галстука сошли, но он превратился в сиреневый, словно синяк под глазом.
— Дробилова,  — ошалело заорал Вовка. — Ты все испортила! Он теперь совсем, совсем не красный. Импортная ты — бестолочь.
— Ну,  откуда я знала, что штаны Ивановна полиняют. У него же дешевые штаны, а я-то тут причем?
— Ты посмотри на такой галстук.  Понимаешь, что это за  черт? Сиреневый.
— Зато чистый. Ни-че-го. Иванов, иди в нем. Мы Нине Сергеевне все расскажем. Если она посчитает нужным, тебе новый выдадут. Мы же стирали. А если бы ты в пятнах пришел, хуже было бы. Как будто тебе все пионерское все равно. Ты понял? Иди в нем.
— Да ты чего, Дробилова?
— Она права, Жень. Выход только такой. Мы старались. Изменили  цвет, но сохранили чистоту. Чистота – это главное в нашем деле строительства…
— Заткнись! Ладно… Придется, — я обиженно схватил галстук. Костюм высох удивительно быстро, тоже из-за этой «импортности», наверное.
— Пока, Дробилова. Ты действительно старалась помочь, — прощался  я с Надькой. — В школе ты знаешь, что сказать Нине Сергеевне.
— Ага, знаю.
В школу я пришел без галстука, он был у меня в кармане.
— Не, Жень. Одевай. Пионер должен быть прямым и сильным. Мужайся. Сиди в сиреневом. А потом, когда  начнут расспрашивать, мы с Дробиловой к тебе на помощь  придем.
Я надел сиреневый галстук.  Нина Сергеевна рассказывала о  Киевской Руси. Я тупо пялился на доску и молчал. Услышал, как сзади хихикнули, зашипели, зашелестели. В меня полетела кнопка, другая.
— Внимание, — скомандовала Нина Сергеевна и, наконец, заметила меня.
— Иванов, это ты?
— Я, Нина Сергеевна.
— После урока ко мне. Никуда не годится такое поведение. Ни-ку-да.

После урока я уже стоял возле исторички.
— Иванов, что это на тебе? — она ткнула указкой мне в грудь.
— Это галстук, Нина Сергеевна, пионерский галстук.
— А я не знала, Иванов, что ты клоун. Где это ты такой платочек взял?
«Ансамбль самодеятельности», — кто-то прошипел сзади, и в меня полетел огрызок.
— Тише. Иванов, сними это кашне.
Она сдернула с меня галстук, смяла его.
— Действительно пионерский. Иванов,  и ты его закрасил? Ты  его изуродовал? Что мы будем дальше делать с тобой? Какая тут может быть Киевская Русь, Иванов, если ты красные галстуки перекрашиваешь? А потом ты Красное наше Знамя перекрасишь? Я тебя не узнаю.
И тут мне на помощь подоспели Вовка и Надька.
— Нина Сергеевна, тут все дело в импорте,  я щас  расскажу,  — начал Вовка…
Вовка говорил долго, запинался. Надька поддакивала и фыркала, когда импорту сильно доставалось. Нина Сергеевна молчала. Она внимательно выслушала все о стиральной машинке, ей, как мне показалось, тоже захотелось такую. Вовка замолк, Нина Сергеевна    продолжала молчать.
— Нина Сергеевна, Иванов только слегка виноват, он не рассказал нам, что его костюм  линяет. А машина, она отличная. Но Иванова нужно простить,- разбавила тишину Дробилова.
Нина Сергеевна, наконец, включилась:
— Я  вас поняла. Я скажу Ирине Аркадьевне, что завтра вместо географии, будет классный час. И мы обсудим  поведения Иванова. Без галстука. Понял, Иванов? Завтра приходи без галстука. Поговорим о тебе.

Все закончилось не так плохо и не так страшно.
Недели через две у меня уже был новый пионерский галстук. И  летний лагерь из-за этого не накрылся. А за доброту Нины Сергеевны, я вызубрил всю Киевскую Русь, —  тютелька в тютельку.  Помню, Нина Сергеевна  улыбнулась и сказала мне:
— Женя, это похвально. Ты теперь учишься, как пионер.
А тот галстук, ну,  «синяк под глазом», мы отдали в театральный кружок, куда Светка Глазова ходила. Там какой-то пират из английского романа носил сиреневое кашне.

Я продолжаю вглядываться в машинку.
— Что такое простирать для пробы? — спрашиваю я жену.
— Посмотри, там  грязного белья уже достаточно накопилось.  Только, Жень, все не бери. Цветное отдельно.

2005 г.

 

Показать еще статьи по теме
Еще статьи от Сияние Лиры
Еще в Авторы
Комментарии отключены

Смотрите также

Журнал «Родной край». Выпуск 1.

Издательством Фонда «СЛОВО» подготовлен  к печати 1 выпуск полноцветного краеведческого жу…