Лев Чулков «Краткая история моей жизни»

Родился я в заводской окраине Москвы 5 мая 1938 года в русской рабочей семье. Когда началась война, отец работал слесарем высшего разряда на военном заводе и, соответственно, имел «бронь», что давало ему право не быть призванным на фронт. Но он добровольно отказался от этой «привилегии», заявив, что «пойдет защищать маленького сына». В 1942 году он был сильно ранен в бою где-то под Ельней. С трудом волоча раненую ногу, он заполз в какую-то песчаную яму и решил зарыться в песок, чтобы не попасть в плен к врагам. Но, к счастью, попал «в плен» к осам, которые стали безжалостно жалить истекающего кровью солдата, не давая ему таким образом потерять сознание. И тогда, очевидно находясь на грани восприятия реальности, он увидел своего малютку-сына, то есть меня, и отчетливо услышал «мои» слова: «Папа, ты ползи, а я буду держать твою больную ножку». Об этой мистической истории он впоследствии часто вспоминал. Приняв помощь маленького сына, он выполз из ямы и пополз по направлению к реке (мучила жажда), благо уже надвигался вечер, и враги не заметили ползущего солдата. У реки на отца «случайно» наткнулась наша разведка, и благодаря этому мой отец был спасен. А мы с мамой летом 1942 года гостили у ее двоюродной тети в деревне под Солнечногорском: там было много безопаснее, чем в заводской окраине Москвы; кроме того, мама, очевидно, сделала это, руководствуясь заботой о маленьком сыне (более чистый воздух и добротная сельская пища). И хотя мне было всего четыре годика, я хорошо помню, что мы с мамой часто ходили в лес «по ягоды» и за грибами. С тех пор я уже прекрасно стал разбираться в названиях грибов и ягод и знал, какие из тех и других полезные, а какие – ядовитые. С тех же пор я на всю жизнь полюбил какой-то невыразимой любовью русский лес. Однажды, когда мы с мамой бродили по лесу, раздался нарастающий гул авиационных моторов. И вскоре низко над лесом, как нам показалось почти над нашими головами, завязался воздушный бой между двумя нашими истребителями (как их тогда ласково именовали – «ястребками») и «мессером». Гул моторов резко виражирующих самолетов смешался с частыми «очередями» крупнокалиберных пулеметов. Меня это нисколько не испугало, а даже показалось забавным, и я, было, задрал вверх головенку, наблюдая за происходящим. Но мама, моментально опомнившись, подхватила меня, прижала к стволу ветвистой сосны и закрыла своим телом. Как потом выяснилось, «ястребки» завалили «мессера», и он рухнул со взрывом, но на большом удалении от нас. Едва ли немецкий «асс» сумел выпрыгнуть с парашютом, так как высота боя была для этого слишком мала. Получив первую группу инвалидности, отец уже больше не призывался на фронт. Как инвалиду, ему кто-то предложил «легкую работу» в артели (в наполовину частной организации), которую возглавлял Лазарь Моисеевич. Этот Лазарь Моисеевич оказался одним из тех «уникальных евреев», которые весьма обожают русскую водку. К тому же, насколько мне запомнилось, он жил один в просторном деревянном доме в районе станции «Осеевская» (Ярославская ж/д); там же находилась и его артель по изготовлению всевозможных дешевых (бижутерийных) женских украшений. Несмотря на различие возрастов, характеров и национальностей, мой отец почему-то «пришелся по нраву» этому старому Лазарю, и тот сделал отца начальником цеха. К сожалению, старый еврей-полуалкоголик сумел также сделать моего отца, которому в то время не было и сорока лет, своим частым собутыльником, что не могло не отразиться на нашей семье отрицательно во всех отношениях. О некоторых моментах того периода даже не хочется вспоминать ввиду их отвратительности, но они невольно время от времени всплывают в моей голове. Да простят мне это покойный мой родитель и Отец наш Небесный. Вместе с тем в 1944 году у меня появилась родная сестра Ирина. В 1945 году я пошел в первый класс московской средней школы № 238 («Марьина Роща»). В Москве школы тогда были раздельные для мальчиков и девочек, и это, на мой взгляд, правильно. Первые четыре года, как и положено, нас учила одна, сравнительно пожилая учительница, строгая, но добрая Евдокия Ильинична. У меня и сейчас в семейном альбоме хранится слегка пожелтевшая фотография нашего класса, на которой слева у стены стоит «учительница первая моя». Во время второй или третьей перемены она выдавала нам завтрак: ломтик черного хлеба или бублик. Вообще первые года два после войны с продуктами было туго. Нам приходилось выстаивать длинные очереди в общественную столовую, где подавали какую-то жидкую баланду и еще менее аппетитное второе блюдо. Не менее длинные очереди приходилось выстаивать в булочную, где по хлебным карточкам отпускали, кажется, буханку «черняшки» в одни руки. Но мы, мальчишки, иногда ловчили и вне очереди просачивались к заветному хлебному прилавку. Начиная с 1945 и по 1948 год отец каждое лето вывозил нас за город, в Солнечногорский район, где в нескольких деревнях жили мамины родственники. Но, чтобы не обременять их, отец обычно снимал комнату или даже две за определенную плату на 2–3 летних месяца в домах по соседству с родней. Мои сверстники – деревенские ребятишки – относились ко мне, как правило, с уважением, по-доброму; я это ценил и не задирал свой «городской нос». С ними я часто водил в ночное отработавших днем колхозных лошадей (тракторов тогда почти не было). Во главе со старым конюхом мы пасли лошадей на лугу, возле речушки. Стреноженные лошади щипали траву или лежа отдыхали, а мы грелись у костра, ели печеный картофель и запивали его кипяченной в котелке водой, реже – молоком. Придумывали всякие небылицы, «страшилки». Вспоминая обо всем этом позже, я написал стихотворение «Помнишь, брат…». Но ужаснее всяких «страшилок» была в отдельных случаях послевоенная действительность. Так, одно лето отец снял для нас «угол» у одинокой, сравнительно молодой колхозницы, у которой на войне погиб муж, а затем, уже после войны, найдя противотанковую гранату и начав с ней играться, подорвались два ее сына – совсем еще мальчишки. Это случилось за год или два до нашего знакомства с ней. И таких трагедий после войны было немало. Находясь в деревне летом, мы часто ходили в лес всей семьей или вдвоем с мамой. Грибов и ягод было – море, а дачников в то время, можно сказать, совсем не было. Так что гулять по лесу было безопасно. Вспоминается один, в общем-то, забавный случай, который мне тогда совсем не показался таковым. Увидев старую, поваленную, полусгнившую березу, я сел на нее верхом и, изображая всадника, стал раскачивать дерево из стороны в сторону. Оказалось, что снизу к этому дереву осы приладили свое свежее гнездо… Услыхав мой душераздирающий вопль, мама не сразу догадалась, в чем дело. А догадавшись, подхватила меня на руки и стремглав пустилась наутек от моего жалящего «белого коня». Ох, и дали нам тогда осы «жару»! Примерно в 1948 году от старости и злоупотребления алкоголем Лазарь Моисеевич «отдал душу Саваофу». А незадолго до этого сгорел цех, которым руководил мой отец. Вообще дела артели «благодаря» нерадивому хозяину были запущены, не исключено, что имели место и какие-то финансовые нарушения. Состоялся суд, на котором все «артельные неурядицы» были возложены на моего отца, как на ближайшего помощника покойного Лазаря. Отцу «припаяли» 10 лет тюремного заключения, хотя едва ли он был замешан в каких-то махинациях: отец был до наивности добрым и честным человеком. Мы жили в двух проходных комнатах старого деревянного одноэтажного дома, по архитектуре напоминающего барак с отдельным входом в каждое из трех помещений. Нашими соседями справа были: родной брат отца – дядя Коля, который погиб на фронте в первые месяцы войны, его жена и ее дальняя родственница, одинокая, набожная старушка – бабушка Поля. Слева от нас жили мои дедушка с бабушкой (мамины родители), и в их же квартире, в маленьких каморках, ютились две мамины родные сестры и вдова погибшего на фронте родного маминого брата – дяди Пети. Родители мои по тем временам хотя и не бедствовали, но жили более чем скромно. Вся мебель нашего утлого, неуютного, нескладного жилища о двух окнах (одно – напротив другого) состояла из железной полуторной кровати, на которой спали родители, продавленного до пружин дивана, на котором спал я, плетеной кроватки моей сестры, скорее напоминавшей плетеные сани, двустворчатого гардероба с зеркалом, старого, квадратного, обшарпанного раздвижного стола и трех или четырех стульев с фанерными сидениями. Так что, когда пришли судебные исполнители описывать наш «изысканный гарнитур», то описывать оказалось нечего. Моего отца, Евгения Константиновича Чулкова, добровольного защитника Родины, после «Бутырки» отправили в тюремную колонию города Рыбинска, когда я учился в 4-ом классе. Вскоре после этого стало ясно, что оставаться жить в наших «хоромах» было небезопасно: железная крыша проржавела и стала протекать, что привело к разлому несущей балки, которая готовилась рухнуть вместе с потолком нам на голову. У мамы не было средств для ремонта, ибо, имея четырехгодичное образование и курсы счетоводов, она где-то работала младшим бухгалтером за соответствующую скудную зарплату. Помню, как она несколько раз обращалась за какой-то помощью к тем, кого мой доверчивый отец считал своими друзьями, но помощи от них практически не получала. «Друзья познаются в беде», и когда она приходит, они обычно по-хамски «хамелеонируют». Помню, как в зимнюю стужу мы с мамой шли с какой-то просьбой к одному из таких благоденствующих «друзей». Обильно сыпавшиеся с неба, острые льдинки до боли кололи и с лета врезались мне в лицо, которое мама старалась полнее закрыть своим шерстяным платком. И этот наш поход впечатался в мою детскую память на всю жизнь острыми льдинками, больно секущими лицо, и не менее колючим и холодным «гостеприимством» отцова «друга». Мама вынуждена была за бесценок продать наш разваливающийся «полу сарай» в Москве и вместе со своей сестрой Евдокией, ее мужем Александром, их маленьким сыном и моей бабушкой Ариной (дедушка Дмитрий скончался задолго до этого) купить часть деревянного, но относительно добротного дома в Голицыне. Нам с мамой и сестренкой Ирой из этой части досталась одна темная комната (не более 12 квадратных метров по площади), одно большое окно которой выходило в застекленную с фасада терраску. Отопление – печное: одна печь – на две комнаты. Кухней служил общий длинный и узкий коридор. Пищу готовили на керосинках, на двух отдельных столиках. В Голицыне мама устроилась работать в артель простой рабочей. Ее работа состояла в том, чтобы вручную делать насечки на маленьких пилках для чистки ногтей, что больше бы подходило для мускулистого мужчины, чем для слабой, тридцатидевятилетней женщины, страдающей врожденной сердечной недостаточностью. В Голицыне эта болезнь сердца обострилась, и мама часто и подолгу бюллетенила. До больницы она не могла идти одна, и мне, маленькому мальчишке, приходилось сопровождать ее на расстоянии более километра, держа под руку. По дороге она часто останавливалась, чтобы отдышаться. При этом слезы застилали мне глаза, и я мысленно молил «боженьку», чтобы мама не умерла. Очевидно, мои детские мольбы были услышаны Всевышним: моя мама, Анастасия Дмитриевна Чулкова, умерла от болезни сердца в 67 лет, когда я был уже почти сорокалетним, давно женатым мужчиной, а моя старшая дочь незадолго до этого вышла замуж. За год до кончины мамы от рака желудка скончался мой отец – ему было почти 72 года. Естественно, в периоды, когда мама не могла работать из-за болезни, все мы трое по блокадному голодали, хотя после войны прошло уже несколько лет и жизнь у большинства вошла в нормальное русло. Иногда мама, чтобы хоть как-то избавить меня и Ирочку от голода, отправляла нас к тем или иным родственникам отца. Особенно я признателен за периодическое облегчение нашей участи, за пищу и кров самому младшему брату отца, дяде Володе, и его жене тете Кате. Помню, как однажды, живя уже в Голицынском доме, я зачем-то залез на чердак и увидел там большое количество самодельной копченой колбасы, развешанной на веревках. Колбаса принадлежала соседям – молодой польской чете. Несколько поколебавшись, я, как волчонок, зубами вцепился в первую попавшуюся ароматную, коричневую «висюльку» и, почти не жуя, стал жадно глотать куски невиданного деликатеса («голод – не тетка…»). И мне сейчас стыдно не за то, что я тогда кусал «чужое», а за то, что при этом даже не подумал о голодных сестре и маме. Однажды, вернувшись из школы (кажется, учился в шестом классе), я был чрезвычайно удивлен, сначала почуяв запах мясного супа, а затем уже увидев, как мама его варит. «Откуда же деньги, мама?» – изумился я. «Тебе прислали гонорар из районной газеты, куда ты отправил свое стихотворение о Ленине», – был ее ответ. Это был самый первый, самый дорогой для меня и единственный незабываемый гонорар в моей жизни – спасибо Владимиру Ильичу! Уроки приходилось делать при свете керосиновой лампы, первые стихи сочинять – тоже, да еще на голодный желудок. Несмотря на невыносимые условия жизни, учился я хорошо, иногда даже был круглым отличником, мечтал стать физиком-ядерщиком или же поэтом. Помню, как, будучи школьником 6-го или 7-го класса, я отправился в приемную Верховного Совета, с письмом к товарищу Сталину, в котором содержалось прошение о помиловании моего отца – добровольного защитника Родины. Ожидая своей очереди возле какого-то кабинета, я наблюдал потрясшую меня тогда сцену. Инвалид войны с одной ногой и на костылях, одетый в выцветшую солдатскую форму, увешанную орденами и медалями, крыл «на чем свет стоит» все правительство и всех засевших в том здании паразитов. При этом он, размахивая костылем, не подпускал к себе дежурного милиционера, который робко пытался урезонить разбушевавшегося героя войны, очевидно, опасаясь при народе применить к нему свои жесткие приемы. Не помню, чем закончилась эта сцена, но полагаю – ничем хорошим для инвалида. Меня принял важный, сытый чиновник, толстобрюхий, пучеглазый (с рыбьими глазами). Артистически вежливо предложил мне сесть на мягкий кожаный диван, напротив своего кресла, придвинутого к шикарному столу, взял из моих рук «прошение», сделал вид, что пробежал его своим пучеглазием, что-то промямлил на мои заверения в невиновности отца. Минуты через три, в течение которых длился «прием», прозвучало многозначительное и безнадежное: «Ждите!..» На этом дело и закончилось. Я и сейчас без содрогания и омерзения не могу проходить мимо подъезда, в который ребенком входил со своей наивной надеждой. Вскоре после смерти Сталина, когда я учился в 8-ом классе, специальная амнистиционная комиссия, возможно разобравшись, что отца осудили ни за что, полностью, подчистую сняла с него судимость, и он был отпущен домой. Но отец уже был сломлен морально и физически, хотя ему было всего 48 лет. После «освобождения» он еще отработал на заводе «Станколит» слесарем по штампам более двадцати лет. А я становился юношей, со всеми присущими юности увлечениями и ошибками. Любовь к стихам впервые привила мне бабушка Поля (Царство ей Небесное!). После гибели дяди Коли его жена уехала из Москвы, и старая бабуля осталась одна. Мама предложила ей перебраться на нашу «половину». Бабушка Поля согласилась, ибо в противном случае в военные годы ей грозила гибель от голода и холода. Мама в это время зарабатывала вязанием рукавиц на фронт для бойцов и вдобавок получала продовольственный паек за сдачу крови. В благодарность за приют и пищу бабушка Поля воспитывала меня, как родного, читала мне сказки Пушкина, Жуковского, народные сказки и какие-то другие детские книжки. От нее же я получил первые религиозные простонародные представления, которые в зрелом возрасте у меня существенно видоизменились под влиянием чтения религиозно-философской литературы и собственных размышлений. Но атеистом я никогда не был и едва ли таковым стану. Вспоминая эти военные годы, лет в 15–16 я написал стихотворение, которое не стал помещать в настоящий сборник, но последние строчки приведу здесь:

 

Как склеп, была темна столица –

Враг за налетом совершал налет.

А ты бойцам вязала рукавицы,

Вязала ночи напролет…

И, от невзгод оберегая сына,

Мне скармливала донорский паек.

Но говорят сейчас твои седины

О том красноречивей всяких строк.

 

По окончании школы я сделал неудачную попытку поступить в МИФИ. На следующий год, распрощавшись с детской мечтой стать физиком- ядерщиком, поступил на судостроительный факультет Института рыбной промышленности и хозяйства. Это случилось в 1956 году. По окончании первого курса на время летних каникул практически всех нас (уже второкурсников) отправили на целину – в Алтайский край на уборку урожая. Туда мы ехали в товарных вагонах специально отряженного поезда. Проехали через всю среднюю часть России, перевалили за Урал и покатили по Западно-Сибирской равнине – безлюдной, бескрайней и пустынной, похожей на выжженную степь. Впечатлений по дороге было много, так как мы ехали, распахнув широкие ворота товарняка, и обзор был широчайший. Нашу корабельную группу поселили в одном из сел Алтайского края (названия села не помню), почти на самом берегу реки Бии. Задачей мужской части нашей группы было таскать на «горбу» в большой сарай-амбар мешки с пшеницей, сыпавшейся из-под элеватора. Поначалу эти мешки казались большинству неподъемными. Но по истечении примерно двух недель такого конвейерного таскания мы уже бегом, играючи выполняли эту работу. Там, в Предгорьях Алтая, со мной произошло два приключения. С несколькими сокурсниками мы увидели возле сельсовета привязанного к столбу красивого вороного жеребца. Вспомнив, как в детстве, в подмосковной деревне, я с деревенскими ребятишками водил в ночное лошадей, решил «тряхнуть стариной». Отвязал жеребца, прыгнул на него верхом и, слегка хлестнув поводьями, решил пустить коня рысью. Но жеребец оказался умным и норовистым. Поняв, что им завладел чужак, он поскакал не рысью, а понес крупным наметом, да еще по самой кромке крутого, высокого обрыва. «Я тебя проучу, нахал!..» – наверное, решил скакун. Так он испытывал мои нервы на протяжении 1,5–2 км. Наконец, повернул назад. Спасибо – не скинул в обрыв!

Второй  неприятный  случай  произошел  со  мной  (опять-таки  по  моей вине) уже под конец нашего пребывания на целине. Встав рано утром, я решил прогуляться вдоль живописного высокого берега Бии. Пошел в кедах и простых брюках, не подумав о росистой высокой траве и обилии змей (включая ядовитых) в тех местах. Во-первых, я промочил ноги до колен. Во-вторых, наткнулся сначала на гадюку, которая, шипя, приняла угрожающую позу и готовилась кинуться на меня. Хорошо, что у меня в руке была палка и удар пришелся гадюке точно по голове. Через некоторое время вторая змея, огневка, быстро сама ускользнула, почуяв человека, и с высоты пружиной бросилась в реку. Но беспечной молодости все нипочем. Я шел, любуясь алтайской природой и углубляясь в лес. Незаметно для себя заблудился. Только к вечеру попал в одно из сел, в котором расположилась группа студентов с другого факультета. Они, конечно, проявили должное гостеприимство, и я вынужден был заночевать у них. Наутро мне указали дорогу к месту расположения нашей стоянки. Сокурсники вместе с преподавателем (ответственным за нашу группу) быстро собрали «летучку» и тотчас единогласно объявили мне строгий выговор по «комсомольской линии». Как мне потом объяснили, на поиски за мной высылали даже вертолет. В Москву мы возвращались уже в нормальном поезде, в плацкартных вагонах, и наблюдали проезжаемые природные красоты через вагонные окна. Наши «комсомольские вожаки» везли с собой деньги, полученные за выданное им за работу зерно. Всем остальным было предложено подарить заработанное зерно «государству», что мы и сделали безропотно. А «комсомольских вожаков» наградили еще и медалями «за освоение целины». По окончании второго курса я уехал в Кенигсберг (нынешний Калининград) для прохождения практики в море на одном из рыбопромысловых судов. Был принят матросом на «Рефрижератор № 9». На этом судне проходил Балтийское море, проливы Каттегат, Скагеррак, видел живописные прибрежные города Швеции и Норвегии. Затем мы вышли в Северное море и далее курсировали между Фарерскими островами и островом Исландия. Принимал участие во всех технологических процессах по замораживанию сельди и скумбрии, их нам сдавали небольшие рыболовецкие суда. В этом единственном в своей жизни рабочем морском рейсе получил массу впечатлений. Впоследствии, вспоминая это «плавание», написал стихотворение «Рыбаки». В 1959 году был объявлен дополнительный набор в Московский авиационный институт на новый факультет ракетно-космической техники. На этот факультет и была принята значительная часть наших студентов-корабелов, в числе коих оказался и я. Нас приняли сразу на 3-й курс, так как почти все предметы первых двух курсов совпадали. В то время я уже был женат, и у нас с женой родилась дочь Ольга, которую первое время в основном воспитывала моя теща Ольга Павловна (Царство ей Небесное!), поскольку жена также училась, хотя и в заочном институте. В МАИ я учился с большим удовольствием и прилежанием, чем в «рыбном» институте, во-первых, потому, что из нас готовили первых гражданских ракетчиков и специалистов по космотехнике, во-вторых, потому, что среди преподавателей МАИ были такие знаменитости, как Василий Павлович Мишин (первый зам. Сергея Павловича Королева), Михаил Клавдиевич Тихонравов (главный конструктор первого ракетоплана и ученик К.Э. Циолковского), профессор Победоносцев (один из разработчиков знаменитой «Катюши»). Особенно запомнился своей широчайшей эрудицией, добродушием и аристократичной интеллигентностью М.К. Тихонравов, лекции по космонавтике которого западали нам в душу. На наши вопросы о «летающих тарелках» (а это было самое начало 60-ых годов) Михаил Клавдиевич честно ответил: «Ребята, это все гораздо серьезней, чем вам пытаются внушить журналисты-юмористы. Они делают это не по своей воле». И добавил: «Читайте такие труды Циолковского, как «Воля Вселенной. Неизвестные Разумные Силы»». Эти слова выдающегося ученого и кристального человека впервые заронили в мой мозг большой интерес к инопланетным НЛО. Кроме того, в МАИ нам читали расширенный (по сравнению с другими техническими вузами) курс математики, а я любил ее еще со школьной скамьи, наравне с литературой. По окончании МАИ в 1962 году я по распределению стал работать инженером в Головном НИИ по ракетно-космической технике. Чтобы не тратить много времени на дорогу до места работы, мы с женой снимали комнатенку в деревянном домике у моей тети в Перловке. Жена устроилась на работу в Пушкино. Первые два года я занимался вопросами динамики старта боевых ракет из шахты подводной лодки. Как молодого специалиста, меня тогда шокировал тот факт, что в то время ракета выходила из затопленной морской водой шахты за счет работы маршевого двигателя – это было чрезвычайно рискованно для экипажа субмарины. Американцы же в то время «выталкивали» ракеты из шахты ПЛ парогазовой смесью и только затем включали маршевый двигатель. Мы же не могли этого делать, так как наша система управления ракетой была хуже американской и не гарантировала при таком «выбросе» ракеты успешного выполнения задачи. В 1964 году я перешел в другой отдел того же НИИ, где стал заниматься вопросами надежности функционирования жидкостных ракетных двигателей (ЖРД). Но проблема опасного выталкивания ракеты из шахты субмарины по- прежнему не давала мне покоя. В 1965 году в наш отдел пришел на работу в качестве начальника лаборатории 57-летний доктор технических наук, профессор Доменик Доменикович Севрук, который во время войны и еще года два после ее окончания был заключенным и сидел в одном лагере с Сергеем Павловичем Королевым. Сидели эти незаурядные люди, надо полагать, по надуманному обвинению и первые несколько лет занимались тем, что тачками возили золотоносный песок на драгу. Лишь значительно позже, находясь в заключении, они выполняли конструкторские работы в специальном «лагерном КБ». Когда С.П. Королев, по личному распоряжению Сталина, возглавил уже на свободе ракетное КБ, Д.Д. Севрук стал одним из его заместителей. Но с приходом к власти Брежнева Д.Д. Севрук опять попал «в немилость» и был из директоров одного из закрытых НИИ понижен до начальника нашей лаборатории. В том же 1965 году я обратился к Д.Д. Севруку с просьбой стать моим научным руководителем в работе над кандидатской диссертацией. В ответ на это Севрук предложил мне дать в письменном виде развернутый (тезисный) план предполагаемой диссертации. В течение двух или трех недель я выполнил требование Севрука, и он одобрил мой план. Таким образом, в 27 лет я стал аспирантом-заочником. В 1966 году жена получила от работы комнату в трехкомнатной благоустроенной квартире четырехэтажного кирпичного дома в городе Люберцы, где мы и проживаем до сих пор, но уже в отдельной 3-х комнатной квартире. В связи с получением своей жилплощади  вдалеке от  первоначального места проживания мы с женой вынуждены были поменять места работы: я перешел в Москву, в «почтовый ящик» (снова – ракетный профиль); жена стала рабо- тать рядом с домом, в тресте нефтегазовой промышленности. В 1967 году у нас с женой родилась вторая дочь – Аня. На новом месте работы у меня появился второй научный руководитель по диссертации. Это был бывший фронтовик, белорус, полковник Василий Иванович Жихарев, человек добродушного и веселого нрава. Основным местом его работы в то время была военно-инженерная Академия им. Дзержинского, где он преподавал курсантам технические дисциплины. В нашем «почтовом ящике» он работал по совместительству в качестве научного консультанта по тематике лаборатории. За год или полтора до моей защиты Жихарев защитил докторскую диссертацию и почти одновременно получил диплом профессора. 24 февраля 1971 года решением Совета Научно-исследовательского института технологии машиностроения мне была присуждена ученая степень кандидата технических наук. Главным моим оппонентом был Виталий Леонидович Шабранский – зам. по огневым испытаниям знаменитого главного конструктора ЖРД Валентина Петровича Глушко. Письменно, а также в своем выступлении перед членами Совета Виталий Леонидович дал высокую оценку моей диссертационной работе. Выступали два полковника (доктора наук) из Академии им. Дзержинского, которые тоже отметили теоретическую новизну и практическую значимость диссертации. В результате при голосовании я не получил ни одного «черного шара», т.е. все члены Совета голосовали «за». Однако ВАК по какой-то причине отправил мою диссертацию на дополнительное изучение «черному оппоненту», который почти два года (в силу своей занятости) не давал заключения по диссертации, хотя, в конце концов (после нескольких напоминаний ВАКа) дал ей положительную оценку. Таким образом, диплом кандидата технических наук я получил на руки лишь в ноябре 1972 года. Незадолго до защиты диссертации мне в руки «случайно» попала кассета с записью выступления Феликса Юрьевича Зигеля в «Доме Авиации и Космонавтики», где он приводил «убийственные» факты наблюдений НЛО разными людьми и целыми коллективами почти во всех частях нашей (тогда необъятной) Страны. Эта незабвенная кассета предопределила всю дальнейшую мою жизнь. Почти готовая диссертация, работа в области ракетно-космической техники потеряли для меня былой интерес, ибо я осознал неопровержимую реальность и ни с чем не сравнимую значимость для земной цивилизации в целом и для России присутствия инопланетных НЛО на Земле, в околоземном пространстве и в безграничной Вселенной. И все же задумка предложить совершенно безопасный «выход» ракеты из шахты ПЛ, обеспечивающий к тому же заданные начальные параметры положения ракеты, не давала мне покоя. Эта задумка постепенно формировалась в готовое, со всех сторон продуманное решение. Незадолго до защиты диссертации такое решение уже полностью созрело, и я сделал подробный чертеж и описание «нового способа выхода ракеты из шахты ПЛ». Все эти материалы показал Севруку. Он ответил, что ничего подобного не встречал ни в служебных (закрытых) материалах, ни в открытой периодике, но посоветовал прежде, чем посылать во ВНИИГПЭ (Институт Патентной Экспертизы), сделать хотя бы прикидочные инженерные расчеты. Приблизительно в 1973–74 году по закрытым каналам, через «Морское ведомство», мое изобретение было доставлено в соответствующее подразделение ВНИИГПЭ. Через непродолжительное время я получил отказ в выдаче патента на мое изобретение; мотивация отказа имела такую же «аналогию» с моим детищем, как, скажем, топор с автоматом Калашникова, которому, к слову, тоже не выдали патента на его гениальную конструкцию такие же «блюстители патентной чистоты». Повторные попытки с моей стороны пробить этот заслон каждый раз оказывались тщетными – один и тот же эксперт с нерусской фамилией стоял на своем, как железобетонная свая. Я понял наивность и безнадежность своего стремления улучшить обороноспособность Родины. А спустя некоторое время мой друг показал мне американский журнал, где один к одному была дана схема-чертеж моего изобретения, разумеется, без указания истинного автора. Возможно, какой-то предприимчивый янки в 1974 или 1975 году получил американский патент и кругленькую сумму за мое изобретение, позабыв отблагодарить меня хотя бы малым процентом. Но я не унимался в своем патриотическом рвении. И в 1978 году, имея уже трехлетний опыт работы (на общественных началах) в составе уфологической инициативной группы Ф.Ю. Зигеля, я подробно расписал и направил в Правительство (председателю СМ СССР А.Н. Косыгину) «Проект новой финансово-экономической системы стопроцентных безналичных расчетов в масштабе всей Страны». Хотите – верьте, не хотите – дело ваше. Но информацию о сути такой системы я получил телепатическим путем после настойчивых мысленных посылок к нашим инопланетным, альтруистическим опекунам. Вот что пишет об этом один из наших ведущих уфологов: «Озарение снизошло и на уфолога Л.Е. Чулкова вскоре после наблюдения им НЛО, кажется, в Рязанской области. Внезапно (?) возникшая внутренняя необходимость заставила его сесть за письменный стол и писать, писать, не уставая. Из-под его пера рождался трактат, мысли в голове были четкие, тема благодатная. Но к ней он не имел до этого никакого отношения. Кандидат технических наук, специализировавшийся в математической баллистике, изумляясь самому себе, научно обосновывал переход к безденежной экономике в условиях развитого социализма. На бумагу ложились расчеты, цифры, неизвестные простому люду сведения, например, о суммах денег в сберкассах и в личном хранении дифференцированно по союзным республикам. Трактат с конкретной программой реализации был направлен высоким руководителям по принадлежности. Пришли ответы, благодарящие за обоснованную программу. Но везде добавлялось примерно одно и то же: что-де сегодня наша экономика еще не созрела для такого позитивного шага. Хотя каждому здравомыслящему было ясно, что для такого перехода она уже перезрела». (Владимир Ажажа «Уфологическая мистерия». – М.: АиФ–Принт, 2002. – с. 138). В двух словах суть предлагаемой системы сводилась к тому, что тотально оборот денег предлагалось заменить оборотом информации о стоимостях со строгим дублированием и контролем «доходов» и «расходов» каждого гражданина. Дублирование предлагалось осуществлять на специальных магнитных носителях, хранящихся в особых государственных учреждениях. С идеей «электронных денег» я познакомился несколько позже, поскольку это направление тогда только начинало делать первые теоретические шаги, да и то – за рубежом. Моя разработка выгодно отличалась от ныне существующих систем «электронных денег», во-первых, своей тотальностью по всей Стране, а следовательно, всеобщей подконтрольностью; во-вторых, невозможностью «сливания» в свои карманы чужих заработков; в-третьих, полной ликвидацией взяток, коррупции и т.п. Естественно, что мой проект не попал и не мог попасть в принципе (хотя тогда я это не сразу понял) в руки А.Н. Косыгина. Ответ я получил через месяц за подписью зам. председателя Центрального Госбанка СССР товарища П.Я. Пчелина. Из содержания этого ответа стало ясно, что клерк, готовивший его, не понял или сделал вид, что не понял суть моей разработки. Тогда я направил целиком весь проект (без сокращения) в Центральный Госбанк СССР с повторной просьбой обратить на него серьезное внимание. Вскоре мне пришло предложение приехать в Госбанк на беседу. Три специалиста Госбанка на протяжении двух часов подробнейшим образом разбирали со мной все особенности моего предложения и, не найдя «за что бы зацепиться», под конец заявили, что «в Стране нет таких средств, чтобы технически, аппаратурно реализовать предлагаемую систему». Я понял, что это была отговорка, ибо они не имели полномочий решать подобные вопросы, а поддержать меня и выйти для этого «в верха» никто из них не собирался – хлопотно и рискованно. Тогда, проявив максимальную инициативу, я сумел через «третьи руки» передать свой проект некоему Блатову, занимавшему в то время пост помощника Генерального Секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева. Блатова моя разработка заинтересовала своей радикальностью и оригинальностью, о чем мне вскоре было устно сообщено. Но, к сожалению, Брежнев тогда уже находился в полумаразматическом состоянии и, услышав из уст Блатова краткую суть моего предложения, затопал на него ногами и выгнал из кабинета. Круг замкнулся, все двери захлопнулись. Прошло восемь лет, власть была уже в руках главного «перестроичника», но он еще побаивался круто развернуть политику так, чтобы необратимый «процесс пошел». Готовился 27 Съезд КПСС. Я решил сделать еще одну попытку «дать ход» безналичной системе и направил в адрес Съезда полный «пакет документов». Ответ на мое обращение к Съезду на сей раз пришел быстро, но через второго секретаря Горкома Партии по месту жительства, несмотря на то, что я никогда не состоял в партии. Второй секретарь принял меня радушно, сказал, что в ЦК КПСС очень заинтересовались моей разработкой, что там «ценят масштабно мыслящих людей». Под конец беседы он дал мне телефон ведущего специалиста экономического отдела ЦК КПСС. Через несколько дней я уже сидел в просторном кабинете названного специалиста. Проявив неподдельный интерес к моей работе, специалист предложил мне сотрудничество с Институтом Экономики АН СССР, которым в то время руководил академик Л.И. Абалкин. Получив мое согласие, он тотчас при мне позвонил руководству названного Института. Через пару дней меня принял зам. директора Института Экономики. Из разговора с ним я понял, что он уже давно знаком с моей разработкой, что была попытка (без уведомления меня) внедрить ее на Кубе, но она не увенчалась успехом. Поэтому, не разделяя моего «молодого оптимизма», зам., тем не менее, не отклонил моего предложения, подкрепленного звонком из ЦК КПСС. В итоге было принято решение (разумеется, не мной) поставить поисковую тему, на общественных началах, в секторе финансов, кредита и денежного оборота, которым руководил д.э.н. Ю.И. Кашин. Но естественно, что выполнять такую грандиозную работу в свободное от основной работы время силами нескольких энтузиастов было бы смешно и более чем наивно. На этом мои терзания и дерзания на поприще «предкоммунистической экономики» завершились. Надо сказать, что к этому времени я уже лет 10 преподавал в институте повышения квалификации, так как работа в «почтовых ящиках» не оставляла достаточного времени для  теоретических и практических  занятий навсегда увлекшей уфологией: чтение соответствующей литературы; поездки в уфологически активные зоны, на места посадок НЛО; встречи и беседы с контактерами; написание соответствующих отчетов; участие в работе комиссий, конференций и т.п. Поэтому в сентябре 1977 года я перешел на преподавательскую работу, имея в своем активе диплом МАИ, диплом кандидата технических наук и свидетельство о прохождении курса прикладной математики для инженеров при МИЭМ. А 7 ноября 1977 года скончалась моя мама. Умирала она очень мучительно, пожалуй, не менее мучительно, чем отец от рака желудка. Примерно за месяц до своей смерти мама находилась в полубредовом состоянии, не вставала с постели, не принимала пищу и часто просила пить. Но когда ей подносили воду, она отталкивала ее с силой обеими руками. Однажды я попытался принудительно напоить ее молоком, она тотчас выплюнула эту небольшую порцию молока, попавшего через стиснутые зубы. Почти всю ночь с 7 на 8 ноября я сидел на кухне, плакал и пил водку, ничуть не пьянея. А за стенкой, в моем теперешнем кабинете, в гробу лежала мама. Лег под утро в большой комнате, совершенно трезвый. Едва начал засыпать, но был еще в сознании, как послышались еле заметные шаги по коридору, и бесшумно отворилась дверь большой комнаты. Явственно увидел в дверях маму – она хотела мне что-то сказать; от неожиданности я, сам того не желая, закричал. Воплощенная фигура мамы тотчас исчезла. Мне редко снятся похожие на реальность, а тем более провидческие сны. Но вскоре после похорон мамы она мне приснилась, нарядно одетая, веселая, за каким-то праздничным столом, рядом сидел отец, но его я видел смутно, как в дымке. За этим же столом естественно сидел и я. Мама предложила какой-то тост. Я ответил, что последнее время совсем не употребляю ничего хмельного. Она сказала: «Тогда мы выпьем за тебя. Пусть у тебя всегда будет лето!.. Спасибо тебе за посаженные на нашей могиле деревца!» Во сне я осознавал, что мамы уже нет в живых, но не удивлялся, что разговариваю с ней – живой. Задумался, о каких «деревцах» она говорит? И вспомнил (опять же – во сне) что мы с зятем Вячеславом выкопали молодые березки, росшие недалеко от кладбища, и посадили их на могиле мамы и отца. Позднее, читая литературу, в которой описываются встречи во время спиритических сеансов с временно воплощенными умершими, узнал, что некоторые «покойники» называли место своего нового пребывания «страной лета». Так вот, оказывается, что означало мамино пророческое пожелание мне нескончаемого «лета». Оно, по моему пониманию, означало пожелание максимальной свободы от рутины, успехов в творчестве и наличия достаточного времени для самообразования и занятий любимым делом. Так оно в дальнейшем и получилось, если не считать неприятных моментов, изредка имевших место по моей вине. В Институте повышения квалификации руководящих работников и специалистов МИНЖИВ МАШа сначала я был старшим преподавателем, потом стал доцентом. С 1984 по 1986 годы преподавал в качестве почасовика в Институте повышения квалификации руководящих работников и специалистов Министерства Связи. Поскольку почасовая работа оставляла мне уйму свободного времени, эти годы были самыми плодотворными: три фундаментальные научные работы общим объемом около 200 страниц, включающие доказательство нескольких лемм и большого числа теорем, были созданы и опубликованы (депонированы) в эти годы. Кроме того, преподавательская работа оставляла много времени (с учетом двух месяцев летних отпусков) для изучения древней философии, эзотерических наук и особенно для занятий уфологией. За длительный период преподавания в моей личной библиотеке накопилось огромное количество  уфологических документов,  монографий и книг,  которые я внимательно изучал и изучаю по сей день. Был заместителем председателя Московской уфологической комиссии. Где-то с 1977 года я стал посещать раз в неделю (по субботам) литературное объединение «Вдохновение», которым руководил поэт и писатель, фронтовик Иван Васильевич Рыжиков. В середине 80-ых годов задумал написать нечто вроде поэмы об НЛО и вскоре приступил к этой захватывающей работе, параллельно сочинял стихи. В 1988 году работа над «поэмой» об НЛО была завершена. Получился поэтико-публицистический трактат о «летающих тарелках» под названием «ЗВЕЗДНЫЕ СЫНЫ», в который вошли ранее закрытые американские документы и некоторые, прошедшие экспертизу фотографии. После положительного отзыва об этой книге Дважды Героя Советского Союза, летчика-космонавта СССР, генерал-майора авиации Павла Романовича Поповича существовавшая тогда цензура отважилась на сигнальном экземпляре поставить штамп: «В печать». Таким образом, первая в СССР незубоскальная книга об инопланетных НЛО «ЗВЕЗДНЫЕ СЫНЫ» была издана издательством «Прометей» в начале 1989 года тиражом 100000 экземпляров и скоро была распродана. В последующем мною за свой счет были выпущены один за другим еще два тиража по 5000 экземпляров каждый. Вскоре после этого цензура (горлит) вообще была упразднена и «ЗВЕЗДНЫЕ СЫНЫ» как бы дали «зеленый звездный свет» целому потоку оте- чественной уфологической литературы. К сожалению, Ф.Ю. Зигель скончался в 1988 году, и единственная книга из многих его рукописных уфологических монографий была издана посмертно лишь в 1993 году его дочерью. Книга была названа «Феномен НЛО (наблюдения и исследования)». Составитель книги Татьяна Феликсовна Константинова- Зигель на стр. 9 отмечает: «В заключение я с уважением и благодарностью называю имена тех, кто работал вместе с отцом…». Далее перечисляются 45 фамилий людей, многие из которых имели ученые степени и звания, включая докторов наук и академиков. Горжусь, что среди этих фамилий имеется и моя. Надо сказать, что эти 45 фамилий далеко не исчерпывают всех отечественных энтузиастов уфологии, которые так или иначе сотрудничали с Ф.Ю. Зигелем. Составитель книги справедливо отмечает: «В трудных условиях публичной дискредитации проблемы эти люди не побоялись насмешек и ошельмовыва- ния, а мужественно вторглись в область, которую и поныне большинство считает недостойной изучения. Их благородство и энтузиазм оценят лишь в будущем». В этой связи вспоминается один случай, когда Зигель особо отметил одну мою теоретическую работу, в которой математически была обоснована наблюдаемая иногда серповидная форма светящихся в полете НЛО. Дело было так. От французских уфологов к Зигелю поступила работа французского физика Жана Гупиля, в которой была предложена математическая модель серповидных НЛО. Опираясь на тот факт, что высокочастотное электромагнитное поле в глубоком вакууме дает заметное свечение, Жан Гупиль предположил, что, пролетая с большими скоростями в тропосфере или даже в стратосфере, инопланетные корабли во избежание «неприятностей» обязаны расталкивать перед собой (по ходу движения) даже мельчайшие частицы пространства, хотя бы и сильно разреженного на таких высотах. Он вполне резонно предположил, что расталкивающую силу как раз и создает излучаемое НЛО, во фронтальной его части, высокочастотное электромагнитное поле. Но, составляя дифференциальное уравнение такого полета НЛО, Жан Гупиль принял два упрощающих допущения: 1) названное электромагнитное поле имеет резко ограниченный радиус действия; 2) мощность расталкивающего поля постоянна на всем протяжении его действия, а не убывает пропорционально квадрату расстояния, как это имеет место в действительности. Эти упрощающие допущения привели к тому, что решением дифференциального уравнения Жана Гупиля оказались светящиеся полусферы. В дей ствительности же, согласно многочисленным рисункам очевидцев пролета серповидных НЛО, присланным Зигелю, было видно, что огибающая форма серпиков представляла собой четко выраженные параболоиды вращения. Зигель предложил мне уточнить дифференциальное уравнение Жана Гупиля и в качестве исходных физических условий принять неограниченный радиус действия расталкивающего электромагнитного поля, мощность которого убывает прямо пропорционально квадрату расстояния от источника. Потрудившись едва ли не месяц над новой математической моделью, я и мой подчиненный (молодой математик) получили довольно сложное дифференциальное уравнение, описывающее динамику полета названных НЛО. Наши усилия оказались не напрасными: в результате решения составленного (уточненного) уравнения были получены формы серпиков, адекватные представленным на рисунках очевидцев. Зигель тогда с радостью отметил, что это – единственная достойная теоретическая работа в отечественной уфологии, и включил ее в один из своих машинописных сборников. 12 мая 1988 года, т.е. когда мне исполнилось 50 лет, сбылась моя детская мечта работать в области физики. Физиком-ядерщиком, правда, я не стал, но «по воле случая» встретил Анатолия Евгеньевича Акимова, который тогда сумел организовать научное подразделение по части исследований не- которых направлений нетрадиционной физики, главным образом – торсионных (спинорных) полей. А.Е. Акимов предложил мне перейти к нему на работу, и я принял это предложение. Поначалу я был принят на должность начальника лаборатории, а в 1990 году возглавил отдел специальных исследований Центра нетрадиционных технологий ГКНТ СССР. В число тематических программ отдела входили и исследования НЛО на государственном уровне. В этой связи, в частности, по заданию Анатолия Евгеньевича Акимова мне дважды пришлось побывать в Кремле, а именно – в том здании, где располагалась Военно-Промышленная Комиссия (ВПК), которую тогда вместо опального Бакланова (уволенного за участие в ГКЧП) возглавлял другой начальник. Принимал меня каждый раз один из помощников начальника. Беседа всегда касалась НЛО. Этот честный и довольно смелый чиновник при второй встрече со мной открыл сейф и выложил передо мной несколько служебных докладных, полученных из различных войсковых частей: «На, знакомься!..» – с торжественной хитринкой и нескрываемой гордостью за свою приобщенность к тому, что не было известно даже мне (признанному уфологу), предложил он. Суть всех этих «докладных» была примерно одинаковая: дежурная группа солдат во главе с офицером обнаружила невысоко в небе над территорией своей части странный предмет; при попытке открыть по нему огонь все они получили парализующий удар лучом, который для отдельных военнослужащих в конце концов обернулся летальным исходом. При одном из моих посещений ВПК меня даже удостоил своим вниманием зам. начальника ВПК – довольно молодой и слегка надменный человек. Он пригласил меня в свой кабинет и мою горячую убежденность в существовании инопланетных НЛО «парировал» так: «Недавно тут у нас побывал космонавт Леонов. Я его спросил: «Наблюдал ли кто-либо из космонавтов НЛО, находясь на орбите?» Он дал отрицательный ответ». Мой дерзкий ответ лукавому чиновнику был таков: «В следующий раз, когда встретите космонавта Леонова, или Гречко, или другого подобного им «опровергателя НЛО», посоветуйте им (можно от моего имени) прочесть книгу американского астронавта Мориса Шателена «Наши предшественники из космоса – на Луне». Это для них – ме- нее трудная задача, чем побывать на орбите». Чиновник недовольно поморщился… Больше мне не пришлось навещать ВПК. В 1991 году, опять же по просьбе А.Е. Акимова, мною был написан отчет, который первоначально назывался «Фундаментальные проблемы уфологии и пути их решения», но затем Акимов с моего согласия исправил название отчета на более скромное: «Аналитический обзор состояния проблемы НЛО». Отчет был отпечатан на компьютере на 98 страницах, в нескольких экземпля- рах и разослан в такие серьезные организации, как ГКНТ, КГБ и т.п. Помимо этого, мне непосредственно, а также в содружестве со своими подчиненными приходилось заниматься и торсионной тематикой. В частности, с помощью разработанных А.Е. Акимовым торсионных генераторов мы улучшали характеристики сталей (прочность, коррозионную стойкость, жаростойкость и т.п.). Достигалось это облучением жидкой (расплавленной в печах) стали торсионными генераторами, собранными в схему совместно с обычными генераторами электромагнитных полей (от низкочастотных до сверхвысокочастотных). В итоге получалась однородная, мелкокристаллическая структура сталей. Того же положительного эффекта мы добивались при облучении жидкого силумина. Особенно много приходилось работать на чугунолитейном заводе. Хороший и стабильный эффект получался также на заводе, выпускающем лопатки для авиационных и других турбин. При этом облучались уже готовые лопатки, но разогретые до определенной температуры токами высокой частоты. Некоторый эффект был достигнут и при облучении отдельных полупроводниковых материалов. Непосредственно мне больше всего приходилось работать над упрочнением бетона, который, будучи еще в жидком состоянии, разливался в специальные формы и подвергался облучению торсионным полем, модулированным тем или иным набором электромагнитных частот. Прочность бетона иногда удавалось повысить на 85% по сравнению с контрольными образцами. Работа выполнялась по заказу одной из корейских фирм. При этом иногда приходилось подключать в цепь генераторы гигагерцового диапазона. А это, как потом выяснилось, отрицательно повлияло на здоровье всех, участвовавших в данной работе, и я не стал исключением. Были и другие интересные работы, связанные с торсионной тематикой, но в них мой отдел участия не принимал. Так, например, делалась аэрофотосъемка огромного участка местности в районе предполагаемых залежей нефти. При съемке использовалась специальная фотопленка. Затем эта пленка обрабатывалась нашими торсионными генераторами. Предварительно определялась частота «микроизлучения» нефти. В итоге на фотокарте местности четко проявлялись места залегания нефти (контуры, глубина залегания и толщина нефтеносного слоя, чистота нефти и т.п.). Это напоминало рентгеноструктурный анализ внутренней полости земли. Таким же образом определялись места залегания и других полезных ископаемых, руд и драгоценных металлов. В 1998 году в связи с отсутствием надлежащего финансирования – результат «перестройки» – мой отдел был расформирован, а меня «произвели» в ведущие научные сотрудники. Но за три года до этого, 17 марта 1995 года я был единогласно избран членом-корреспондентом Международной Академии Информатизации (МАИ), которая отличалась и отличается от других общественных (не государствен- ных) академий более высоким статусом, являясь ассоциативной научной структурой ООН. Мне был выдан Диплом № 20–4614. 22 мая 1996 года за мои фундаментальные работы «на стыке» физики и философии Международная Академия Информатизации присудила мне  сте- пень доктора философии с вручением Международного Диплома за номером МА № 0521А. За  более  чем  сорокалетний  период  работы  список  моих  научно-технических и научных трудов, а также брошюр, учебно-педагогических разработок, статей и т.п. достиг около 80-ти наименований. Из них открытыми являются лишь чуть более 30-ти трудов, часть из которых имеется в крупных библиотеках Страны. Наиболее ценными из них, которыми я считаю себя вправе гордиться, являются:

1. «Проект системы стопроцентных безналичных расчетов», или «Электронные деньги в масштабах Страны», 1978 год.
2. «Методы статистического прогнозирования непрерывных случайных величин», 31 мая 1984 года (Депонирована в ВИНИТИ в 1985 году № 2), объем 37 машинописных листов.
3. «Методы решения задач вероятностного прогнозирования дискретных случайных величин», 21 июня 1984 года (Депонирована в ВИНИТИ в 1985 году № 13), объем 40 машинописных листов.
4. «Элементы теории квазислучайных условий экспериментов», 8 февраля 1985 года (Депонирована в ВИНИТИ в 1986 году № 11), объем 100 маши- нописных листов.

В последних трех работах сформулированы и доказаны несколько лемм и целый ряд теорем, приведены примеры практического использования полу- ченных теоретических разработок.

5. «ЗВЕЗДНЫЕ СЫНЫ» (трактат о «летающих тарелках»). – М.: Прометей, 1989. – 5,58 печ. листов. Тираж 100000 экз.
6. «НЛО: образ действия». – М.: Союзуфоцентр, 1991. – 2 печ. листа. Тираж 15000 экз.
7. Препринт № 28 Межотраслевого научно-технического Центра венчурных нетрадиционных технологий (МНТЦ ВЕНТ) «Обсуждение принципиальных вопросов механики Ньютона». – М., 1992. – 5 печ. листов.
8. Препринт № 46 МНТЦ ВЕНТ «Дополнение к работе «Обсуждение принципиальных вопросов механики Ньютона»». – М., 1993. – 1,9 печ. листов.
9. Препринт № 1 Экспериментального научно-исследовательского и редакционно-издательского Центра «Зазеркалье» «Нежданный эффект Майкельсона и преобразования Лоренца». – М., 1993. – 2,375 печ. листов.
10. «ТОТ устами ТОТа» (Информационный экспресс-бюллетень для депутатов Государственной Думы), выпуск № 17 (398). – М., август 1999. – 183 компьютерных страницы. Работа имеет философско-религиозный характер, и в ней обосновывается инопланетное происхождение мировых религий. Была написана в период с 1995 по 1999 гг. Издана в Думе тиражом около 200 экз., поскольку в период с 1996 по 2003 годы я был внештатным экспертом Комитета по безопасности Государственной Думы (разумеется, без отрыва от основной работы в МНТЦ ВЕНТ).
11. «Геометрические аксиомы и геометрические казуистики». – М.: Всемирный фонд планеты Земля, 2001. – 4,75 печ. листа. Тираж 150 экз.
12. «Неевклидовы концепции в геометрии и альтернативная им теорема Прокла–Даламбера». – М.: Всемирный фонд планеты Земля, 2002. – 1,75 печ. листа. Тираж 1000 экз.
13. «О стихотворениях в прозе И.С. Тургенева». – М.:  МНТЦ  ВЕНТ, 2003. – 1,5 печ. листа. Тираж 200 экз.
14. «Числа – анархисты». – М.: Всемирный фонд планеты Земля, 2004. – 1 печ. лист. Тираж 250 экз.

Из неопубликованных книг наиболее интересными, на мой взгляд, являются:

1. «НЛО: факты и документы». – М., 1991. – 670 машинописных листов.
2. «Базы инопланетян на Луне». – М., 1991. – 55 машинописных листов с фотографиями.

Приблизительно с 1989 по 1996 год меня часто приглашали «читать лекции» по уфологии в различные организации и предприятия Москвы и Подмосковья, а также в другие города: Киев, Воронеж, Ярославль, Ялта и др. В частности, с 1989 по 1990 гг. я преподавал на факультете «Уфология» школы- семинара «Базис», которым руководил уже упоминавшийся здесь В.Г. Ажажа. В период с 1989 по 1991 гг. активно сотрудничал со мной (устраивал мои выступления и уфологические фотовыставки) Владимир Леонидович Горячев – сотрудник Всесоюзного Театрального Общества. Затем на этом по- прище его сменил (стал своеобразным моим «импресарио») инженер Виктор Иванович Панфилов, который не только оперативно, мастерски организовывал мои уфологические выступления в различных коллективах Москвы и Подмосковья, где иногда собирались по несколько тысяч слушателей, но в организационном плане помог мне выпустить два тиража (по 5000 экз. каждый) «ЗВЕЗДНЫХ СЫНОВ», а также сумел «сколотить» группу людей – единомышленников по части уфологии и вообще всего необычного, чего панически боятся и что упорно отвергают консерваторы. Вообще, трудно перечислить всех тех людей, с которыми свела меня судьба на поприще уфологии. Некоторых из них, к сожалению, уже нет в живых; некоторые охладели к этой теме под натиском «демократической катастрофы», превратившей многих порядочных людей в полунищих либо в полупроходимцев. И все же хотелось бы выразить свою искреннюю признательность и сказать сердечное спасибо следующим людям: −     одному  из  моих  лучших  друзей,  генеральному  директору  фирмы «СТРОЙ-СЕРВИС» Анатолию Алексеевичу Батурину; −      знаменитой летчице-испытателю, 101-кратному рекордсмену мира, полковнику, кандидату технических наук Марине Лаврентьевне Попович, с которой мы одно время вместе работали в МНТЦ ВЕНТ; −      дважды Герою Советского Союза, летчику-космонавту СССР, генерал-майору Павлу Романовичу Поповичу; −      подполковнику запаса Анатолию Тихоновичу Оничеку; −      Виталию Николаевичу Воробьеву; −      Виктору Александровичу Коршунову; −      Виктору Ивановичу Панфилову; −      Любови Николаевне Гильмановой; −      Юрию Ивановичу Титову; −      Ивану Васильевичу Рыжикову; −      Татьяне Николаевне Красниковой; −      Людмиле Ивановне Белоус. И, конечно же, выражаю сердечную благодарность, желаю счастья и здоровья всем своим родным и близким, в первую очередь: −      жене, Галине Алексеевне Чулковой, с которой мы прожили в любви и согласии более полувека; −      дочери, Ольге Львовне Недосековой (преподаватель русского языка и литературы), вырастившей и воспитавшей со своим мужем, Александром Александровичем Недосековым, троих сыновей: Алексея, Илью, Евгения; −  дочери, Анне Львовне Замалютиной (инженер-строитель) и ее мужу, Вадиму Викторовичу Замалютину, у которых растет сын, наш внук, Вячеслав Замалютин. К сожалению, судьба моей единственной родной сестры Ирины Евгеньевны сложилась трагично. Первый ее муж Антон погиб в результате несчастного случая при выполнении своей работы в 1965 году. От него у Ирины осталась дочь Лена, у которой уже давно есть своя благополучная семья. По истечении двух-трех лет после гибели Антона Ирина вторично вышла замуж за военного моряка-сверхсрочника, Вячеслава. Через некоторое время у них родилась дочь Света, которая сейчас, как и Лена, имеет свою семью. После двухлетнего пребывания в служебной командировке, в Ливии, Вячеслав заболел острейшей гипертонией, так что даже опытные врачи военного госпиталя не смогли его спасти. Он скончался в 1992 году в сорокавосьмилетнем возрасте, несмотря на то, что был физически сильным человеком. Не выдержав такого двойного удара судьбы, моя родная сестра вскоре после кончины Вячеслава добровольно ушла из жизни в возрасте 48 лет. Хотелось бы верить, что этот ее условный «грех», вызванный невыносимыми ударами судьбы, недолго будет висеть тяжким грузом на ее отлетевшей в иной мир душе! Возвращаясь к своей трудовой деятельности, хочу подчеркнуть следующее. Посвятив более 30 лет уфологии, включая лекционно-пропагандистскую работу, написание книг (в том числе неопубликованных), брошюр, статей, отчетов; многочисленные встречи и беседы с контактерами, поездки на места посадок НЛО и в уфологически активные зоны; неоднократные наблюдения инопланетных НЛО в полете по невероятно сложным траекториям с последу- ющими остановками и «зависаниями»; исследование техногенных образцов неземного происхождения и всевозможных физико-химических воздействий НЛО на почву; чтение соответствующей литературы и т.п., считаю эту деятельность основным смыслом своей жизни, дарованным мне судьбой, и полагаю по значимости на два порядка выше моего труда в «почтовых ящиках» и педагогической работы. Такая расстановка приоритетов обусловлена тем, что дальнейшая участь земной цивилизации, включая судьбу моей многострадальной России, в основном определится Высшим Космическим Коллективным Разумом. И произойдет это скорее, чем кажется многим, даже посвященным в проблему. Это – мое твердое убеждение, подкрепленное многочисленными авторитетами, как древнейшими, так и современными, как земными, так и космическими. Три года, в 1996, 1997 и 1998 учебных годах я преподавал математику на курсах подготовки абитуриентов  в Российской таможенной  академии. С 2001 по 2002 учебный год также преподавал математику поступающим в МИР- ЭА. Все это – без отрыва от основной работы в МНТЦ ВЕНТ. В 2003 году оставил преподавательскую работу в вузах в связи с обострением гипертонической болезни. В 2004 году (9 октября) моя многолетняя гипертония проявилась обширнейшим инфарктом с кратковременной клинической смертью в реанимационной палате. Спасибо медперсоналу, который оперативно вернул меня к жизни с помощью электрошоковой установки! Спасибо жене, Галине Алексеевне, которая более двадцати дней почти не отходила от меня в этот страшный период и даже ночевала рядом на свободной койке или сидя на стуле и уткнувшись головой в край моей койки! Спасибо всем моим родным и друзьям, которые навещали и всячески подбадривали меня в эти дни в больничной палате! Эту свою «клиническую смерть» от инфаркта я задолго предсказал в стихотворении «Агония», которое было написано приблизительно в 1985 году, а также в стихотворении «Прорицание», написанном в конце 90-ых годов. Однако в течение моей жизни, начиная с младенческого возраста вплоть до студенческих лет, смерть «держала меня в своих объятьях» не менее пяти раз, да так «крепко», что вероятность спасения была практически нулевой. Но в последнее мгновение «Его Величество Случай», под которым подразумеваю Незримые Светлые Силы, или своего Ангела-Хранителя, или, может быть, нечто, еще более недоступное нашему пониманию, вызволяли меня из «смертных объятий». Подробно расскажу об одном таком «случае». Это произошло где-то летом 1943 или, скорее, 1944 года. Война далеко откатилась от Москвы, и немцы практически уже не бомбили Столицу. Накануне памятного дня долго шел сплошной ливень, и траншею, в которую мы раньше прятались во время бомбежки, до краев залило водой. Глубина траншеи была чуть выше роста взрослого человека, так что мне, 5-ти или 6-ти летнему, хватило бы «с ручками» и еще бы осталось… Глядя на свою двоюродную сестренку- одногодку, которая баночкой вычерпывала воду из траншеи, я решил последовать ее примеру. И последовал, и моментально бултыхнулся в воду, головой вниз, и почувствовал погружение с захлебыванием воды. Через секунду цепкие мамины руки выдернули меня за одежду на «белый свет». Как потом выяснилось, мама собралась с ведрами на колонку и открыла уличную дверь именно в тот момент, когда я совершал первое в своей жизни «ныряние на глубину», которое могло стать последним. Отец, к этому времени уже давно вернувшийся из госпиталя, узнав, в чем дело, незамедлительно дал мне назидание с помощью солдатского ремня. Но мама и тут самоотверженно заступилась за меня. Царство ей Небесное! Это я поведал третий по счету «случай», начиная от своего рождения. А самый первый имел место, когда мне было несколько месяцев от роду: произошло жутчайшее отравление искусственным молоком. Я синел и задыхался. Все врачи, к каким только ни обращались родители, делали категорический вывод: «Безнадежен!..» Но один старенький, но знаменитый врач-частник, которого «случайно» отыскали родители, подобрал для меня чудодейственное лекарство, и я ожил на следующий день. Подытоживая все эти случаи в том возрасте, когда я дозрел до глубинного понимания некоторых сакральных «случайных закономерностей», я пришел к выводу, что многократное «случайное спасение» суть указание на то, что своими трудами и добрыми деяниями мне следует оплатить этот «аванс». Насколько это мне удалось – пусть рассудят люди, а абсолютно объективно это сделает Создатель Всего. Руководствуясь  вышеназванным  выводом,  я  продолжаю  трудиться  в различных областях (уфология, философия, математика, литература), хотя являюсь инвалидом 1-ой группы. Именно для этой цели (в первую очередь) я стремлюсь поддерживать свое подорванное здоровье всеми доступными средствами, чтобы прожить эту жизнь как можно дольше и, следовательно, с максимальной отдачей. Среди стихов настоящего сборника непосредственно с автобиографией связаны: «Письмо другу», которого, к сожалению, уже нет в живых; «Уроки географии»; «Настасья»; «Маленькой девочке»; «Помнишь, брат…»; «Маленькое недоразумение»; «Рыбаки»; «Старинный городок»; «Без связи»; «Старинная церковь в Российской глубинке»; «Сам себе иногда я лгу…»; «Осень»; «Королевская рокировка»; «Не пойму я, что происходит…»; «Стремлюсь к заветной цели много лет…»; «Сам себе на 60-ти летний юбилей»; «Моей жене, Галине Алексеевне»; «Отчет за 63 года». Все остальное: 1) плод художественного вымысла; 2) итог лирических вдохновений или минорных настроений; 3) оценка (порой юмористическая) прочитанного и изученного; 4) результат наблюдений и размышлений.

 

ПИСЬМО ДРУГУ

Инженеру—механику

по летательным аппаратам Волочкову В.С.

Да, закон бытия жесток…

Жизнь к тому ж не у всех – удача.

Ты пошёл «на последний виток»,

А потом – огородик, дача…

Сей редиску, пили, строгай,

Заготавливай гладкие доски…

Ты меня за цинизм не ругай:

Мы с тобой по профессии тёзки,

Мы с тобой по духу друзья,

По везению, видимо, тоже.

Ну и что из того, что я,

По свидетельству ЗАГСа, моложе?..

Не сыграла большую роль

В жизни прожитых лет вереница —

В сорок лет я такой же ноль,

Как и в двадцать им был, и в тридцать…

На работу спешу по утрам –

Дважды в месяц дают зарплату.

Все мечты, как красивый хлам,

Подарил я младшему брату.

Мы не пашем землю с тобой,

(Там всё ясно: гектары, тонны…)

Не спускаемся утром в забой

И к политработе не склонны.

Чем измерить наши труды?

Обозначить какими весами?

Сколько в них неизбежной воды? –

Мы того не ведаем сами.

Знаем только, что каждый день

Суетой привычной наполнен:

Рассчитал, просмотрел бюллетень,

Устранил, исправил, исполнил.

Заполняют календари

Дни, похожие друг на друга.

Завтра старт… Поди – разбери,

Где там чья и какая заслуга!..

Разве в этом наша вина,

Что дела наши вовсе не броски,

Что вручают тем ордена,

Для кого мы строим подмостки?!

Что ж… дослужим, мой друг, до конца –

Обеспечим тихую старость.

Не заглохли бы раньше сердца,

Ведь немного уже осталось!

Мы с тобой на равных паях

Разделили одно терпенье…

Час пробьёт, и «в плотных слоях»

Мы сгорим, мы уйдём в забвенье.

1978

УРОКИ ГЕОГРАФИИ

Светлой памяти

Фёдора Григорьевича Прохорова

Защитного цвета китель,

Колодочки – в три ряда –

На карте старый учитель

Показывал нам города.

Скользит по Европе указка,

От Волги до Варты бежит –

Туда, где пробитая каска

На братской могиле лежит.

Лежит эта каска под Курском,

Лежит на могиле в Орле,

И в эн-ском городе русском,

И в эн-ском русском селе.

А мы, совсем желтороты,

Врываемся в город Елец,

В котором от пятой роты

Остался один боец.

Во рту запекается горечь,

Теряю остатки сил…

Но вовремя Фёдор Григорьевич

Из боя нас выносил.

Защитного цвета китель,

Колодочки – в три ряда…

Уроки твои, учитель,

Мы будем помнить всегда.

1980