К 100-летию Егорычева Николая Григорьевича

К 100 летию Егорычева Николая Григорьевича

СЛАВНЫЙ СЫН ЗЕМЛИ СТРОГИНСКОЙ

 В книге «Строгино», издательства БФРГТЗ «Слово», М, 2020 г. опубликован очерк, посвящённый Николаю Григорьевичу Егорычеву. Очерк написан коренными жителями деревни Строгино, которые не забывают и с благодарностью говорят о Николае Григорьевиче. 

 Егорычев Н.Г. родился 3 мая 1920 года в деревне Строгино. Умер 15 февраля 2005 года в Москве.

Николай Григорьевич ЕГОРЫЧЕВ инициатор создания Мемориала «Могила неизвестного солдата» у стен Московского Кремля в Александровском саду.

«9 мая 1965 г. Москве было присвоено звание Города-Героя, и в связи с этим, годовщину победы над фашистами отмечали особенно торжественно. Именно с 1965 года, день 9 мая стал общегосударственным праздником и официально стал нерабочим днём.

«В начале 1966 года по инициативе МГК КПСС была разработана обширная программа празднования 25-летнего юбилея разгрома фашистов под Москвой. Все мы, в столичном руководстве того времени, пережили войну, многие прошли фронт, и желание достойно отметить эту дату было совершенно естественным. Героические дни обороны Москвы тогда были очень близки всем москвичам. Тысячи и тысячи из них сами были участниками тех памятных событий начала войны».^[1]

И вот хмурый день 3 декабря 1966 года. Эта холодная бесснежная суббота многим запомнилась на всю жизнь. В тот день от Белорусского вокзала до самой Красной площади плотной стеной стояли люди. Ровно в 13 часов на центральную магистраль столицы выехала колонна автомобилей с открытым верхом. Всего 54 машины. За ними, со скоростью 3 км в час, двигался бронетранспортёр с лафетом, на котором был установлен гроб. Рядом шли солдаты почётного караула. За ними ветераны – участники войны. Многие детали того святого дня, по прошествии лет, позабылись. Все помнят только слёзы, которые были на глазах. Среди тысяч выстроившихся людей звучали обрывки фраз: «…ополченец», «…матрос» …», «…солдат» … «…неизвестный солдат…», «…будут хоронить…».

Так, спустя двадцать один год после Победы, Москва почтила память своих неизвестных героев.

История создания Мемориала Неизвестному Солдату полна драматических коллизий, загадок и тайн.

Как это ни странно, Мемориал первоначально задумывался как сугубо московский, и создавался не ко дню Победы – 9 мая, а к декабрьским торжествам 1966 года.

Партийное руководство решило широко и торжественно отметить 25-летний юбилей разгрома фашистов под Москвой. Первый секретарь Городского комитета партии Николай Григорьевич Егорычев предложил в честь этого события поставить памятник Неизвестному Солдату, как символ Победы советских войск в битве за Москву: «…москвичи будут с честью свято хранить и умножать революционные традиции, боевую и трудовую славу родного города-Героя».

Предложение Н.Г.Егорычева создать памятник именно неизвестному солдату – было смелым и неожиданным для того времени.

Мемориалом заинтересовались в Центральном Комитете партии, и памятник городского значения стал постепенно превращаться во Всесоюзный, то есть всенародный, а таким мог быть только памятник Неизвестному Солдату.

У Николая Григорьевича Егорычева были и личные причины заниматься этим памятником: его брат Василий пропал без вести в 1941 году, а сам Николай Григорьевич остался жив, и прошёл путь от рядового ополченца, защищавшего Москву, до офицера-орденоносца. Это была дань солдата, вернувшегося с войны, солдату, который с войны не вернулся.

Начался выбор подходящего места. После долгих поисков остановились на трёх вариантах: Манежная площадь, где сегодня торговый центр; Ленинские горы, откуда туристы обычно любуются Москвой и Стрелка Москвы-реки, где теперь стоит памятник Петру. Но все эти места по разным причинам отвергаются. Тогда Н.Г. Егорычев предлагает Александровский сад, но с этим вариантом не согласен Л.И. Брежнев «мне это место не нравится, ищите другое», – сказал он.

Но Н.Г. Егорычев считал, что ветеранам удобнее всего приезжать в Александровский сад. Это место у стен Кремля символически значимое. Именно отсюда в ноябре 1941 г. уходили на фронт советские солдаты.

10 ноября 1966 года было подписано постановление ЦК КПСС о строительстве памятника в Александровском саду».

(Галина Бялая «Непобедима Русь Святая», том 6, издательство БФРГТЗ «Слово», 2015 г.)

Николай Григорьевич Егорычев родился в деревне Строгино. Природа этих мест очаровывала каждого, кто здесь хоть раз побывал, сохранила заповедные черты. Вокруг леса. Река, огибающая заливные луга и высокие берега. Летом реку можно было в любом месте перейти в брод. Весной река несла с верховий вырванные деревья и можайский лед.

С какой любовью Николай Григорьевич пишет о своей родной деревне и быте сельчан:

«С первых же дней революции жителям этой и соседних деревень пришлось распрощаться со своим патриархальным укладом жизни. Церковь была отделена от государства, школа от церкви. В деревне установилась советская власть. По-новому распоряжались теперь землёй. До революции только лица мужского пола имели право на земельный пай. У моего отца, например, до революции семья состояла на семи человек, а земли он имел всего два пая на себя и на сына. Каждые четыре-пять лет землю делили заново, с учётом изменений в семье.  После революции землю стали давать по едокам, то есть свой пай получал каждый член семьи.

Все крестьянские дела обсуждались на общем собрании жителей деревни. Без общины не решался пи одни вопрос. Если кто-либо хотел построить новый дом дли подросших детей, то только община могла выделить место для строительства и землю под него. «Чужому» человеку такое разрешение не давали никогда.

Никакая «вышестоящая организации» не могла решать за общину вопросы, связанные с проведением работ на общинных землях.

Так, например, в конце двадцатых годов рублевская насосная станция, которая была основным источником водоснабжении Москвы, предприняла строительство двух водопроводов, которые должны были пройти по полям строгинской общины. Община потребовала, чтобы трубы проложили вдоль существующих дорог, но бедным почвам, «У нас и так мало земли, а вы еще отрежете», – говорили крестьяне.

Сошлись на том, что насосная станция обязалась провести в Строгино водопровод вдоль улицы с пятью водоразборными колонками. Потом крестьяне придирчиво смотрели, сколько земли отрезают, контролировали до сантиметра. Так Строгино стало первой подмосковной деревней с водопроводом.

На общем собрании рассматривались такие вопросы, как починка мостика, размер налога «самообложения», кого нанять в пастухи и даже с какого дня разрешить рвать орехи в лесу.

Мог ли кто-либо разбогатеть в этих условиях? Конечно нет! Но тот, кто трудился на земле старательно и вёл хозяйство по-умному, жил неплохо, а иногда и зажиточно, особенно если кроме работы в поле умел делать ещё что-то: сапожничать плотничать, портняжничать, торговать в лавчонке. Уклад этот формировался веками. Землю любили и очень высоко ценили. А уж о домашних животных и говорить нечего: они были почти членами семьи.

В доколхозном Строгине радио в деревне не было, газет никто не выписывал н не читал. Но с самого первого дня советская власть заботилась о всеобщей грамотности. В каждой глухой деревне открывалась изба-читальня. В строгинской избе-читальне была библиотека. Туда приезжали лекторы, агитаторы, там устраивались концерты приезжих артистов и выступления самодеятельных коллективов. В нашей деревне действовала школа-четырехлетка для детей 8– 11 лет. В ней работали учителя, оставшиеся от старого режима.      .

Отношения тогда между жителями были спокойные, добрые. Люди вели себя степенно, помогали друг другу. Днём двери домов никто не запирал. Да и брать-то было нечего. Самое большое богатство – это самовар, часы да иконы.

Питались просто, без разносолов, по пословице: «Щи да каша – пища наша». Что производили, то и ели: молоко от коровы-кормилицы, картошку да хлеб, который пекли сами из своей муки. Чудесный душистый ржаной хлеб! В деревне были две уютные чайные, где взрослые мужчины могли иногда в свободное время посидеть, чинно побеседовать, иногда немного выпить. Тогда не пили так много, сейчас. И дорого это было. Да и работали на земле с самого раннего утра до позднего вечера.

Было несколько частных лавочек, в которых можно было купить всё необходимое для сельской жизни. Из других заметных строений запомнилась часовня Св. Александра Невского, пожарный сарай и две кузницы.

Роды на дому принимали бабы-повитухи. В чести были костоправы. В Троице- Лыкове жил мужик, который славился на всю округу тем, что хорошо зубы заговаривал. Мать рассказывала, как однажды, когда ей было совсем невмоготу от зубной боли, она решила пойти к нему, хотя и не верила ни в какие заговоры. «Пришла, – говорит, – а вся семья сидит обедает. Меня тоже пригласили. Но какой уж тут обед, когда и рот-то открыть от боли невозможно! Отказалась. Сижу, жду. И вдруг начинаю чувствовать, что боль потихоньку утихает. А вскоре и совсем прошла. Даже и не верится! Ну а хозяин закончил обедать и говорит:

– Что, Анна Семеновна получше стало? Вот и хорошо. Иди домой и не беспокойся. Все у тебя пройдёт. И от денег отказался».

Если случалось что-то серьёзное, везли в больницу – на Сетунь, в Рублево или в Боткинскую больницу.

Самое яркое воспоминание относится к зиме 1924 года. Дом в Строгине, вся семья в сборе. Сидим за столом. Стол обычный, крестьянский. Какой-то плотник-столяр из местных сделал. На столе керосиновая лампа. Ужинаем.

Вдруг гудки. Все затихли. И в этой абсолютной тишине мать говорит: «Ленина хоронят. Ленина хоронят». Несколько раз так сказала. Как сейчас помню, все встали из стола. А что такое в крестьянской семье встать из стола, когда пища ещё не доедена? Вышли на холодное крыльцо. Я хорошо помню, что на мне были короткие штаны и коротенькие валенки. Фактически раздетый. Стою – холодно. А гудки всё гудят… гудят… И все в полной тишине.

Очень ухаживали за своим участком земли. Хорошо росла картошка. Строгинская картошка славилась на всю Москву. Чистая, ни одного пятнышка. Лёгкие почвы, добросовестная тщательная обработка земли, забота о семенном фонде и, конечно, никакой химии.

Когда я пошел в первый класс, у нас была мудрая учительница – одна из самых известных Московской губернии – Вера Васильевна Игнатьева. Её посылали, как лучшую учительницу на практику в Швецию.

В Строгино в большом овраге зимой мы любили на лыжах, санках и «ледниках», плетённых корзинах, обмазанных навозом и облитых водой.

На морозе эта обмазка застывала, и, когда сядешь в эту корзину, она с такой скоростью летела вниз – дух захватывало. И главное – не опасно: столкнёмся, похохочем, дальше поехали.

Любимыми играми в детстве были подвижные, живые. На деньги (в расшибалочку) почти не играли. Игр в карты вообще не помню. Играли в городки, гоняли деревянный шар – команда на команду, очень любили плавать. Летом мы все время проводили на реке. Против Строгина был чудесный песчаный пляж…

Пляж был чистый, промывался весной в половодье. Половину Строгина каждый год заливало. Все это сами знали, следили, готовили лодки, у кого они были. К нам, правда, вода никогда не доходила, а других накрывала. Они переводили заранее скот к соседям, просили подержать, пока вода не схлынет, приносили зимние вещи. И никто никогда не отказывал.

Я помню ребят из нашего класса, которые жили на краю деревни.  Их заливало. И мы на лодке подплывали, чтобы взять их в школу и привезти обратно. Никто никакой трагедии в этом не делал, но все готовились к весеннему паводку. люди жили в единении с природой и приспосабливались к ее циклам.

За лето мы становились черными от загара. Ближе к осени шли в лес по ягоды, грибы, за орехами. Хотя лес принадлежал государству, а не общине, мы берегли его как свой родной.

С весны мы уже питались подножным кормом: какие-то корешки, щавель, в общем, витаминов хватало. И всё это не в таблетках, как сейчас, а из природы. Потом начинала цвести акация – её желтые цветочки тоже были очень вкусными. Чуть позднее созревал шиповник. В районе Рублева в сосновом бору было много черники. За одно утро можно было заготовить черники на весь год.

Ещё я любил ловить рыбу. Бывало, встану рано и отправляюсь на Москву-реку. Удочка была обычная, из орешника. Глядишь, быстренько наловлю плотву.
Прихожу довольный, а меня уже наша кошка встречает. Я ей немного мелочи скормлю, а остальное – на суп.

Или так. Едем косить сено на заливной луг в Строгинскую пойму, что меж
Строгином и Троице-Лыковом. На трёх больших буграх по окраине луга росла сладкая земляника. До чего же она была вкусной! Полевая, яркая, сладкая! Может быть, нам тогда так казалось…

В двадцатые годы строгинский луг каждое лето охранялся конными солдатами и туда никого не пускали, потому что на Ходынке было стрельбище, и иногда пули оттуда залетали на этот луг. А трава там была в рост человека.

Когда наступала пора сенокоса, стрельба на какое-то время прекращалась.
Давали нам дня четыре, за которые надо было сено скосить, подсушить и увезти. Эти дни все Строгино занималось только заливным лугом. Рано утром мужчины косили, потом днём часов в двенадцать каждый ехал на свою делянку, грузил сено и вёз его в Строгино.

Сестра Клавдия сажала меня на самый верх большого воза. Я очень этим
гордился. Вдруг на каком-нибудь ухабе я скатывался. Было не больно и весело.

У каждого на усадьбе было место, где сено сушили, и, помню почему-то
только разложишь сено, сядешь обедать – обязательно дождь застучит по крыше, все бегут во двор сгребать сено в копешки.

Строгино в летнее время становилось дачным посёлком. Почти во всех домах жили летом горожане. Особенно любили Строгино московские художники, видимо, потому, что уж очень живописна была эта местность.

Дачникам сдавали лучшие комнаты, а уж сами все лето ютились кое-как.

Когда приезжали дачники, появлялись и мелкие торговцы разными продуктами. Их у нас называли нэпманами. Приезжали нэпманы с большими корзинами, в которых лежали очень вкусные белые булки из Покровского-Стрешнева, пекарни которого славились своим хлебом. Кто-то привозил, рыбу, кто-то колбасу…

У нас тоже жили дачники. В течение нескольких лег к нам приезжала одна и та же пара – инженер и его жена. Очень симпатичная семья. Жена инженера частенько заходила к нам в горницу – посидеть, поговорить с мамой.

Один раз за лето наши дачники устраивали пикник. В Строгине было высокое место, где сохранился настоящий девственный лес. В той части леса, что примыкает сейчас к окружной автодороге, водилось много зверья – лисы, куропатки, а зимой мы слышали даже вой волков. Но никто зверей не трогал – не принято было охотиться. В лесу выбиралась поляна. Мать запрягала лошадь в телегу, на которую дачники с гостями укладывали закуски, скатерти, и все – они и нас брали в полном составе – ехали на пикник. Это было удовольствие несказанное! Было весело, тепло и уютно. Кому-то из нас давали шоколадку, кому-то что- то другое вкусное, заранее припасенное, то есть мы чувствовали себя там не лишними.

Инженер был обаятельный человек. Отец вырыл перед домом большой погреб, обложил его изнутри кирпичом. В погребе хранилось молоко, которое отец и его брат Василий Сергеевич покупали у местных крестьян и возили в Москву продавать в различные кондитерские лавки в район Каляевской улицы. После смерти отца погреб стал разрушаться. Инженер как-то и говорит:

– Анна Семеновна, давайте я разберу этот кирпич. Что же ему пропадать?

И вот он в охотку разобрал этот погреб, вынес кирпич, и потом мы с братом уложили его у дома. Это же был дорогущий по тем временам материал! Вот такие были дачники. Они стали как бы членами нашей семьи.

При Ленине и в далёкие двадцатые годы вплоть до коллективизации, религия по сути никак не притеснялась. Ни одна церковь в регионе, да и в Москве не была закрыта.

В Троице-Лыкове были известны три церкви: зимняя церковь, построенная в конце девятнадцатого века, летняя церковь, построенная чуть ли не при Иване Грозном, и деревянная церковь, которую построила мать Петра I на свои деньги из огромных дубовых кряжей.

Когда церкви закрывали, действующей оставили только деревянную церковь. Церковь вскоре сожгли. В ней были дорогие украшения: золотая чаша для причастия и крест, усыпанный драгоценными камнями. Для того чтобы завладеть крестом и чашей, воры н подожгли церковь. Их потом нашли, украденное обнаружили, воров посадили на десять лет. Но церковь-то не вернёшь?

А зимняя и летняя церкви оказались бесхозными… Как-то в школьные года, гуляя, мы подошли к летней церкви. На ней висела охранная доска – чуть ли не из бронзы: «Памятник архитектуры и истории. Охраняется государством» и так далее. Обошли её и вдруг видим большой проём в стене, в который можно было даже въехать на автомобиле! И никакой охраны. Зашли мы туда – иконостас был тогда ещё цел, иконы на месте. Это же такое богатство!.. В конце концов, все разграбили. Все растащили. И там колхоз стал хранить картофель

Колокола зимней церкви славились на всю округу. В праздники и перед вечерей службой начинался перезвон колоколов. Первыми звонили колокола в Троице-Лыкове. Затем вступали колокола в селе Крылатском. потом в селе Спас.

При церкви в Троице-Лыкове было сельское кладбище – тихое, ухоженное и очень скромное. Эго место всегда было святым. Ни у кого не поднималась рука надругаться над могилами, унести цветы или пображничать.

В Строгине украшением деревни была часовня. Перед Пасхой здесь святили куличи, а на Пасху от часовни начинался крестный ход. Крестный ход по просьбе прихожан проводили и по случаю засухи, и никто по этому поводу не зубоскалил.

До коллективизации в деревне, насколько я помню, революционные праздники не отмечались широко. В Строгине по-старому отмечали Рождество, Пасху, Ильин День и широко гуляли на Масленицу.

Рождество особенно любили дети, потому что наряжали елку, дарили подарки. Это был чисто семейный праздник. На Масленицу, кроме блинов, устраивали катания на лошадях. Лошадь занимала особое место в крестьянском быту. Хороший хозяин – хорошая лошадь и отличная сбруя. А если семья живёт в достатке, то и сани у нее были дорогие. Например, металлические – «американки» для двоих. Эти катания были своего рода смотром деревенского достатка.

Особый для Строгино престольный праздник – Ильин день. Надо сказать, что для каждой деревни или села церковью был определен свой престольный праздник в Строгино – Ильин день, в Тушине – Сергиев день. Эти святые считались покровителями этих деревень, и в их честь устраивались веселые торжества.

Больше праздники, как привило, совпадали с паузами в сельскохозяйственных работах. Вот и Ильин день – 2 августа. В это время заканчивали заготавливать сено, но ещё не приступали к уборке зерновых. Праздновали два-три дня. В Строгино съезжались все близкие и дальние родственники. Человек тридцать. На всех мать ставила одну бутылку водки, закуску, чай. Все немного закусят, а потом начинали петь песни – кто лучше. И всё Строгино пело! Прекрасный обычай! Мои сёстры соберутся гурьбой и ходят вдоль улицы, поют – да так хорошо, красиво напевно на несколько голосов. Сейчас таких песен ни на улице, ни в квартире не услышишь. Как жаль!..

На Ильин день приезжала специальная артель, и на самой широкой улице часовни устанавливались карусели, вокруг которых располагался красочный  базар. Чем только там ни торговали! Тут дудки и мячики, брошки и гребешки, много разных игрушек и забав для маленьких и взрослых. Народу – тьма! и этот людской рой как-то по-доброму радостно гудел.

У моей тетки в Рублеве муж был добрейший человек. На Ильин день он приезжал к матери в гости и, прежде всего, нам, ребятне – каждому, – давал какую-то монетку. Я помню, как-то получил от него пятьдесят копеек. Это были по тем временам большущие деньги. На базаре по вертушке-лотерее я за десять копеек тога выиграл пугач с пятьюдесятью пробками – целое богатство!

К вечеру разогретые сытным обедом хозяева и гости почти в каждом ломе пели задушевные русские народные песни. Случалось, что молодые мужики начинал петушиться. Но стоило вмешаться пожилым, как все успокаивались. Старых уважали и слушали. Это была замечательная вековая традиция. Сейчас бы ее вспомнить Последний раз отмечали Ильин день накануне образования колхоза. Привезли карусели. Праздник отпраздновали. Вообще после Ильина дня всегда бывали грозы, но в тот последний год небывалая разразилась непогода! Шквальный ветер разбросал карусели по всей деревне. Артельщики искали болты-шайбы – куда там, мало чего нашли. Напротив нас ветер сорвал крышу с дома, поднял метров на пятнадцать и положил на дорогу. Вот так гроза бушевала. Я это хорошо помню».^[1]

В своих воспоминаниях, опубликованных в книге «Строгино», коренные жители деревни «Строгино» также с любовью рассказывают о своей малой Родине.

Книга «Строгино» объединила всех жителей деревни, жаль, что судьба их после сноса деревни в 1978 году разбросала по всем районам Москвы.

[1]Егорычев Н.Г. Политик и дипломат Москва «Книга и Бизнес» 2006 г.